Кража со взломом произошла на Ноорё между 7.30 утра вторника 17 сентября и 16.45 пятницы 20 сентября. Трое суток с половиной, сотни паромных рейсов, когда молодой человек на краденом мотоцикле мог быть зафиксирован одной из двух бортовых камер слежения.

Она открывает глаза, бросает взгляд вбок. Карл Бьёркен за соседним столом только что отложил телефон, жмет на кнопку шариковой ручки и с усталым видом что-то вычеркивает на бумаге. Должно быть, очередной полицейский участок, который ни о чем сообщить не может, думает Карен.

— Поменяемся? — спрашивает она. — Я больше не в силах просматривать эту хренотень.

— А чего ты жалуешься, — криво усмехается Карл Бьёркен, — подумаешь, всего-то сотня рейсов за день.

— Сто двадцать два, — уныло уточняет Карен.

— Много успела просмотреть?

— Только что закончила с рейсом девять сорок восемнадцатого сентября. Тоже никакого “Africa Twin”. Вообще ни одного мотоцикла с тех пор, как в семь двадцать на борт заехал “Кавасаки”. А у тебя как?

— Ну как ты думаешь? Если я вдруг что-то найду, утаивать не стану. Но вообще-то я собирался потихоньку слинять домой; Арне и Фруде температурят, а малышка Сара отказывается спать в своей кроватке. Ингрид грозит разводом, если я не явлюсь домой к шести. “И детей я с собой не возьму”, — передразнивает жену Карл.

— Да уж, тогда лучше поторопиться, — улыбается Карен. — Кстати, ты вроде скоро идешь в отпуск по уходу?

— С первого ноября. Нет-нет, охота на куниц тут ни при чем.

Значит, Карл исчезнет уже примерно через месяц. Так-так, думает она, лишний повод для Смееда не брать его в свою команду.

— Да мы наверняка покончим с этим делом куда раньше, — говорит Карл, выключая компьютер. — А в случае чего тебе в помощь назначат Йоханнисена. И в итоге он впрямь заработает инфаркт.

— Или инфаркт заработаю я. Просмотрю еще последние рейсы за среду, а потом тоже двину домой, — говорит она и потягивается.

Двадцать четыре минуты спустя, когда Карл Бьёркен открывает дверь двухквартирного дома в Санде, где его встречает рев троих ребятишек, Карен замирает перед экраном и тотчас выпрямляется. Быстро прокручивает запись на несколько секунд назад, просматривает еще раз.

— Ну вот, — медленно произносит она. — Вот, значит, каков ты с виду.

Когда Карен входит, Сигрид сидит за кухонным столом. Перед нею на столе кот дошибает остатки из тарелки, где, судя по всему, был йогурт с мюсли. Интересно, в каком шкафу она их отыскала, думает Карен, я уже сколько лет не ем мюсли. В голове тотчас мелькают картины прерванного завтрака Сюзанны Смеед. Она поспешно отгоняет неприятное ощущение.

— Ну-ну, ты уже на ногах. Как самочувствие?

Сигрид смотрит на нее и вроде бы улыбается. Карен даже вздрагивает от такого преображения, ведь она впервые видит Сигрид не фырчащей, как кошка, и не ослабевшей от температуры. Девушка все еще бледна, и в глазах болезненный блеск, но лихорадочные пятна на щеках пропали, а волосы собраны в конский хвост.

— Спасибо, лучше. Ничего, что я?.. — Она кивает на тарелку.

— Ты имеешь в виду йогурт или Руфуса? Спокойно, — с улыбкой добавляет Карен, — он делает, что хочет, даже когда я дома.

Она ставит сумку с продуктами на мойку и краешком глаза видит, как Сигрид бережно опускает Руфуса на пол.

— Я прихватила из города кой-какую индийскую еду. Конечно, все остыло, но можно разогреть в микроволновке. Ты сыта или не прочь закусить по-настоящему?

Карен берет с сушилки тарелку, осторожно вынимает из сумки алюминиевые контейнеры.

— Вряд ли я осилю. Но все равно спасибо, — отвечает Сигрид.

Некоторое время она сидит молча, наблюдает, как Карен выкладывает на тарелку порцию карри-масала и ставит в микроволновку.

— Вообще-то мне, наверно, пора домой, — говорит она, вставая. — Или, по крайней мере, вернуться в мамашин дом.

Карен замирает, положив руку на завод таймера.

— Почему? Ты, безусловно, останешься здесь, пока не поправишься. Кстати, ты мерила температуру?

— Полчаса назад. Тридцать восемь и шесть.

— Послушай меня, Сигрид. Не знаю, что ты подхватила, но совершенно ясно: это какая-то острая респираторная зараза. Сама видишь, — добавляет она и умолкает, меж тем как Сигрид сгибается пополам в очередном приступе хриплого кашля. — Словом, никуда я тебя не отпущу, пока ты совсем не выздоровеешь. Как с работой, ты им позвонила?

— Утром послала эсэмэску.

— А твоему парню, Сэму?

— Бывшему парню, — поправляет Сигрид.

— Стало быть, вы по-прежнему в ссоре. Ладно, тогда не пойму, отчего тебе так не терпится уехать отсюда.

Микроволновка звякает, Карен вынимает тарелку.

— Точно не будешь? — Она кивает на тарелку.

— Точно.

Карен открывает дверцу кладовки, достает бутылку.

— Вина я тебе не дам, хотя сама думаю выпить бокальчик.

— Мне уже восемнадцать.

— Отлично, тогда получишь бокал, когда выздоровеешь. Ну как, остаешься?

На сей раз на бледном лице Сигрид, вне всякого сомнения, проступает улыбка.

Через час она уснула на диване, укрывшись пледом. Не захотела подняться наверх и лечь в постель, видимо, предпочла остаться в обществе Карен, которая после ужина устроилась в кресле с кроссвордом. Сейчас слышно только поскрипывание дивана, да временами Сигрид кашляет во сне. Карен опускает журнал на колени, смотрит на девушку.

Ровесники, думает она. Родились в один год, хотя он на несколько месяцев моложе. Ему бы в декабре тоже исполнилось восемнадцать. Ходил бы по клубам, добыл бы себе фальшивое удостоверение, чтобы покупать пиво в пабе. Наверно, тоже бы односложно отвечал на ее вопросы и пытался спрятать улыбку, которой не хотел поделиться. Ее сын. Матис.

Может, он бы и с Сигрид познакомился во время отпуска, приехав с нею и Джоном в Доггерланд. Они бы могли столкнуться где-нибудь в Дункере летним вечером, может, он бы зашел в тот самый бар, где она работала. Послушал, как она играет.

Довольно, кончай.

Она снова устремляет взгляд на кроссворд.

Но мысли не остановишь. Может, они с Джоном в самом деле перебрались бы сюда, став старше, ведь иной раз говорили об этом. Хотя ей не верится.

Она любила Лондон, ей нравилось жить там, и тоска по острову накатывала лишь временами, ненадолго. И тогда всем своим существом чувствовала, что чего-то недостает. Моря. Оно было так далеко.

“Но ведь у нас превосходный вид на всю Темзу”, — сказал Джон.

Сказал один-единственный раз.