— Как ты узнала?

Секунду Вероника Бреннер выглядит озадаченно.

— Ну… — неуверенно говорит она, словно размышляя, не будет ли в ее ответе чего-нибудь компрометирующего. — Кажется, об этом упомянула Аннике Хёуген, жена Вигго. Мы с ней знакомы еще по молодежному союзу партии, ты же знаешь. Да, точно, именно она упомянула, что Юнас, так сказать, вновь принимает бразды правления.

— Верно, в понедельник Юнас выходит на службу, — говорит Карен. — Но в расследование убийства бывшей жены он, разумеется, вмешиваться не будет. Наша группа продолжит работу, как раньше.

Вероника смеется.

— Ну, пожалуй, все же не как раньше, будем надеяться. Пора бы установить, кто убил бедняжку Сюзанну.

— Ты ее знала?

— Я бы не сказала, но, пока она была замужем за Юнасом, мы встречались на разного рода общественных мероприятиях.

— А позднее, после их развода, ты встречала ее?

Вероника удивлена.

— Да нет. — говорит она, будто вопрос кажется ей странным. — Нет, точно не встречала. Видела ее в городе, конечно, и, возможно, мы перекидывались словечком-другим, особенно на первых порах, сразу после развода, но не в последние годы. Однако я с ней всегда здоровалась, — добавляет она.

Как мило с твоей стороны, думает Карен. У нее никогда не было тесного контакта с единственным кузеном по матери, хотя жили они с Турбьёрном довольно близко друг от друга. Встречались, понятно, на семейных торжествах, свадьбах и похоронах, но в общем-то и все.

Уже взрослой она предприняла несколько попыток сблизиться с Турбьёрном, заезжала на кофе, раз-другой приглашала его и Веронику к себе. Старалась не обращать внимания на его чванливое отношение к окружающим и поистине неиссякаемую потребность подзаработать. Так или иначе, есть в этом неотесанном кузене что-то, вызывающее у нее симпатию. Может быть, то, что Турбьёрн никогда не притворяется, признает и свои предрассудки, и свою скупость. И в отличие от жены особо не стремится в социальные верхи. Да и дальновидностью не отличается; после того как приезжая Марике благодаря Карен купила глинистый участок по сходной цене, он несколько недель вообще с кузиной не общался, но позднее никогда об этом не заговаривал и косо на нее не смотрел.

Вероника совсем другая. В отличие от мужа Вероника Бреннер всегда норовит подколоть исподтишка и с улыбкой. Она никогда не комментировала тот факт, что, не вмешайся Карен, они бы выручили за глинистый участок вдвое больше, однако, хотя они уже почти семь лет живут по соседству с Марике Эструп, Вероника именует долговязую (метр восемьдесят!) и всемирно известную художницу то Марита Эструп, то Марике Эрнструп или — в разговорах с Карен — просто “твоя датская подружка”.

Выражение лица Карен, вероятно, побуждает Веронику продолжить:

— Вообще-то я бы и в прошлую субботу раскланялась с Сюзанной, только, по-моему, она меня не видела. И потом… ну…

— Что ты сказала? — Карен отставляет бокал. — Ты видела Сюзанну?

— Да, видела, за день до убийства, — подтверждает Вероника. — Когда услыхала о случившемся, я подумала, что это был последний раз. Ужасно: никогда не знаешь, что видишь кого-то в последний раз.

— Когда в точности это было и где?

Приказной тон заставляет Веронику неодобрительно нахмурить брови, но она беспрекословно отвечает:

— В субботу утром, на парковке возле глубоководной гавани. Алиса приехала ранним паромом из Эсбьерга, надо было ее встретить. Она ведь учится в Копенгагене, но на Устричный фестиваль приехала домой. И мама, понятно, ждет с машиной, хотя на часах всего семь утра и очень не мешало бы поспать после шестидесятичасовой рабочей недели.

Последние слова Вероника произносит громким голосом и многозначительно смотрит на мужа, который спокойно разговаривает с Бу, как бы и не слыша ее упрека.

— Ты не видела, она кого-то встречала или сама приехала на пароме?

Карен задает вопрос, хотя совершенно уверена в ответе. Сюзанна сказалась больной и вполне могла куда-то собраться, но ее имя не значится ни в одном из проверенных списков пассажиров.

— Я об этом как-то не думала, — говорит Вероника. — Над крышами автомобилей я видела только ее голову, и, судя по всему, припарковалась она совсем неподалеку. Но вряд ли она оставила бы машину на неохраняемой парковке, если б ездила в Данию. Ты же полицейская и знаешь, чем это грозит: к твоему возвращению все шины будут изрезаны в клочья.

Пожалуй, она права, думает Карен. С тех пор как возле терминала построили парковочный гараж, бесплатной стоянкой в восточной части гавани пользуются только те, кто кого-нибудь встречает или, наоборот, провожает на паром, да работники гавани. Но если Сюзанна сама не приехала на пароме, значит, она кого-то встречала. С весьма большой вероятностью, того человека, который позвонил ей в пятницу в 07.15 и известил о своем приезде.

— Ты не видела, с ней кто-то был?

Вероника медлит.

— Не знаю. В смысле, я никого не видела, но, помнится, мне показалось, будто она с кем-то разговаривала.

Звук от падения пустых бутылок в зеленый контейнер перерабатывающего завода режет уши, и Карен стискивает зубы, когда последняя винная бутылка падает в стеклянную кучу. Хоть она и отнеслась к этому спокойно, вчера они здорово засиделись. Спать улеглись лишь около половины четвертого, но несносный жаворонок Эйрик накрыл завтрак и ароматом свежесваренного кофе умудрился в половине десятого поднять всех с постели.

Она отклонила предложения остальных помочь с уборкой; Марике, Эйрик и Коре поработали вчера более чем достаточно, к тому же все они были явно не в силах заниматься уборкой. Да и она рассчитывала побыть в одиночестве и вздремнуть еще часок-другой.

— Поезжайте домой, — сказала Карен за завтраком, обведя взглядом своих похмельных гостей. — Купите пиццу и ложитесь на диван. А посуду я вечером перемою.

Но когда последняя автомобильная дверца захлопнулась, она вернулась на кухню и принялась за дело, на удивление энергично. Посуду перемыла за полчаса, да и уборка в лодочном сарае заняла примерно столько же времени. Столы и садовые стулья пока побудут там, а вот кухонные стулья она занесла в дом. Потом зашла в садовый домик, сняла белье с постели Коре и Эйрика и сунула в стиральную машину, после чего собрала пустые бутылки и газетный урожай нескольких недель, загрузила в машину и поехала к мусоросборнику в конце дороги. В городе до сих пор так и говорили: конец дороги. Для других это место было ее началом.

Сейчас она сворачивает последние бумажные сумки, заталкивает их в контейнер для бумаги и садится в машину. Опять подкрадывается усталость, после перетаскивания стульев и пустых бутылок она чувствует себя разгоряченной и потной. Вдобавок эта противная морось, думает она, глядя на свинцово-серое небо. Пока они сидели вчера в лодочном сарае, дождь после короткой передышки зарядил снова, так что они сновали в дом и из дома за кофе, вином и в туалет, укрываясь куском брезента.