– Пойдём, Ас-стейнн-ки. Я тебе постелю. Он сказал, чтоты ляжешь у нас.

В женском доме у каждой было своё спальное место на широкихлавках вдоль стен. Только Фрейдис, хозяйка, помещалась в отдельном покое –вместе с горбуньей. Звениславка свернулась калачиком под пушистым одеялом изволчьего меха, за резной скамьёвой доской. Закрыла глаза, и показалось, будтодом покачивался вместе с лавкой, как палуба длинного корабля, и этот корабльнёс её далеко, далеко…

Ей приснилась родня. Отец и мать сидели в повалуше, возлекаменной печи, и мать тихонько плакала, уткнувшись в его плечо, а отец хмуротеребил рыжие усы и гладил её руки, как всегда, когда видел слезы жены.Звениславка так и рванулась к ним – утешить, сказать, что она жива, что еёспасли, что она непременно вернётся… вздрогнула во сне и поняла, что ониговорили по-урмански.

Она открыла глаза, расширяя в темноте зрачки. Дверь наружубыла распахнута. За дверью виднелось по-весеннему розовое ночное небо и рделиугли прогоревших костров. А на пороге, прислонившись к косяку, стоял Халльгрим.С ним была женщина… Блеснуло серебряное запястье, и Звениславка узнала Фрейдис.

– Что плакать, мать, – сказал Халльгримнегромко. – Судьба есть судьба, её не переспоришь. И я не мог поступитьтак, как он просил.

– Я всегда боюсь за тебя, а за него ещё больше, –ответила Фрейдис. – Он же беспомощен. И ты никогда не отказываешь ему,когда он хочет идти с тобой в море.

Халльгрим немного помолчал, потом проговорил:

– Ты бы его видела, когда он грёб.

– А во время боя, Халли?

Халльгрим ничего не ответил, только вздохнул. Таким егоЗвениславка ещё не видала. Фрейдис взяла его за руку:

– Эта девочка, которую он привёз… Как её звать?

– Ас-стейнн-ки.

– Ас-стейнн-ки… Красивое имя. Хельги редко разлучаетсяс ней. Скажи, говорил ли он с ней о любви?

Братья не держали друг от друга секретов.

– Говорить-то говорил, да толку никакого, – сказалХалльгрим с неодобрением. – Хельги хватило того, что у девчонки оказалсяжених дома, в Гардарики, и она ещё не успела его позабыть. Я ему сказал, что нетак следовало бы с ней поступить, раз уж она ему приглянулась, да он меня непослушал. Ты же знаешь, какой он упрямый. Навряд ли он стал таким жалостливым,наверное, просто хочет, чтобы она сама подошла завязать ему тесёмки на рукавах…

На памяти Звениславки это была его самая длинная речь. Онасъёжилась ещё больше, ей стало холодно под теплым меховым одеялом. А Халльгримподумал и добавил ещё:

– Хельги верит даже этим её сказкам, будто к ней тамсватался отчаянный конунг. Его послушать, Ас-стейнн-ки ни за что не стала быобнимать какого-нибудь пастуха. Я так всыпал бы ей как следует за то, что нашХельги ей недостаточно хорош. А он вместо этого говорит, будто утрата Гуннхильдбольше не кажется ему такой уж потерей!

Фрейдис выслушала его и долго не произносила ни слова. Нопотом Звениславка услышала:

– Думается мне, не к добру эта встреча, потому что онеё полюбил.

Сказав так, она двинулась в дом. Звениславка замерла пододеялом, боясь, что дыхание её выдаст. Но Фрейдис и Халльгрим прошли мимо, неостановившись. Халльгрим проводил мать в её покой, подождал, пока ляжет, иушёл, ступая бесшумно.

Звениславка ещё долго лежала с открытыми глазами, глядя насходившиеся вверху стропила и не замечая колебавшихся теней, которыми ночьзаселила внутренность дома…

Неужто пошагают мимо лето за летом – или зима за зимой, каксчитали здесь, – и каждая новая весна будет встречать её на этом каменномберегу? И придёт день, когда она свяжет свою косу в узел немилого замужества, идочери с сыновьями будут носить по два имени сразу – одно словенское, другоеурманское, как это бывает всегда, когда отец и мать из разных племён… И будутболтать по-урмански, а словенский язык станет для них чужим, потому что на нёмне с кем будет говорить?

Слёзы бежали по щекам, впитываясь в мягкий мех. Звениславкадаже не всхлипывала – боялась потревожить спавших рядом.

Видгу называли хорнунгом. Это значило, что женщина, давшаяему жизнь, была свободной, но мунд – свадебный выкуп родне – за неё не платили.Халльгрим хёвдинг никогда не имел законной жены. И долгих девять зим даже неподозревал, что где-то на юге, на острове Сольскей, где хозяйская дочь мимолётноподарила ему свою любовь, у него подрастал маленький сын…

Но на девятое лето родичи матери купили Видге место наторговом корабле, шедшем в Халогаланд. И отправили мальчишку на север. К отцу.Мать его готовилась к своему свадебному пиру: сын, незаконный и нелюбимый, еёсовсем не радовал.

Раб, посланный с Видгой, по дороге сбежал. Домальчишки-хорнунга ему дела не было. Видга про себя поклялся, что когда-нибудьразыщет его и убьёт – ибо не бывает злодеяний хуже предательства.

Но сначала следовало поглядеть на отца!

В Морской Дом сын хёвдинга добирался долго. И дошёл тудаголодный, оборванный и одинокий. Но всё-таки дошёл. Потому что уж если ктородился не трусом – это проявляется скоро!

Землю калили жестокие холода, и в небесах дрожали ночныерадуги. Торсфиордцы справляли Йоль – праздник середины зимы, после которого дниначинают прибавляться. Браги для праздника было наварено по обычаю, которымредко пренебрегали, – сто сорок горшков. Воины лили эту брагу в очаг идавали обеты, о которых сожалели, протрезвев. Ссорились, раздавали затрещиныиз-за пустяков – и мирились, прощая друг другу такое, за что в иное времявызвали бы на поединок-хольмганг… Йоль – это Йоль. Творилось разное, но Видгабыл тем не менее замечен.

Как не заметить маленького незнакомца, который тут жеразодрался с большинством ребятни и почти всех отколотил!

Дошло до того, что Халльгрим пожелал посмотреть на мальчикасам. Сказано – сделано… Бьёрн Олавссон за ухо притащил его в дом.

– Ты откуда такой храбрый? – спросил Халльгримвесело. Мальчишка понравился ему сразу.

– Я с Бергторова Двора на Сольскей в Нордмёре, –ответствовал Видга угрюмо. – Я туда не вернусь.

Не много любви оставил он на острове Сольскей.

Халльгрим сидел на хозяйском месте, между резными столбами слицами Богов – покровителей рода, в котором был старшим. Он спросил:

– Кто твой отец?

Тут Видга выпрямился, хотя Бьёрн всё ещё держал его за ухо.

– Мой отец, – сказал он гордо, – Халльгримвождь сын Виглафа Ворона из Сэхейма, что в Торсфиорде. И если не врут, что этогде-то здесь поблизости, он никому не даст меня отсюда прогнать!

Халльгрим сперва опешил не меньше любого из слышавших этотответ. Но потом захохотал так, что пиво пролилось из рога ему на колени. Он,конечно, не мог сразу припомнить, кого ему случилось целовать столько зимназад.