– Этторе, твой шоколад остыл… – сказал предупредительный Рабуити.

Мальвецци не мог проглотить ни глотка, пораженный быстротой этой неуместной игры в договоренность, в согласованность, начальная попытка испытать души, прежде чем «выстрелить». Но почему это его так удивляет? Миллионы верующих всего мира ожидают имя нового представителя Христа на земле. И нормально, что эта старая машина начинает бежать впереди самой себя, чтобы достичь наилучшего результата. Конклав – это закулисная игра, которая может завершиться любым результатом: поражением, победой и компромиссами. Но главным итогом должно быть явление в мир новой белой фигуры, от которого подавляющее большинство человечества пока еще отказаться не может.

Этой потребности в пастыре отвечает и Далай-лама, и имам, и патриарх Московский, и патриарх Константинопольский, и аятоллы. Каждый из них делает свое дело – для того, чтобы убедить человека, что он не один на свете и что его мучения, несчастья, его старение и, наконец, его смерть занимают место в Его сердце. Ни на минуту Бог не оставляет свои создания, все высчитано, взвешено, прослежено, но ничто не бесплатно. Ведь эта необходимость в Вере появилась у людей еще в давние времена, когда они боялись молнии и грома, считая их проделками громовержца Зевса. И теперь, в эпоху интернета и мирного сосуществования атома и антибиотиков, то же самое. Чувствуется часть этого властного могущества общества, вспомоществования, поддержки взаимопомощью религиозными людьми, объединенными состраданием к отдельному человеку, который «никогда не вырастет», который до сих пор не может посмотреть прямо в лицо Ему, который это все сотворил.

Мальвецци наконец допил шоколад, удовлетворенный неестественной тишиной после слов Черини, не предполагая даже нарушать ее, на что его толкала умоляющая улыбка Рабуити.

Хныкающий голос Карапелле, когда он взял слово, хотя никто не хотел его слушать, еще больше поднялся до фальцета:

– Итак, Альфонсо, сойдемся на том, что голосовать будем за тебя, я уверен, что многие кардиналы других национальностей сделают то же самое… нас ведь здесь всего только семеро.

– Необходимо проделать еще немалую работу, чтобы убедить других, – заметил архиепископ из Венеции.

– Италия должна восстановить свой примат в католичестве, в Риме и возобновить в фигуре папы свою сильную кровь, свое происхождение, гордость уникального призвания, разумную логику умственных способностей и латинский вкус, что теряются в сердце Церкви в смешанной культуре, все еще слишком близкой к ее варварским корням…

Кто более подходящ, кроме последователя Сант Амброджо, особенно теперь, когда ему обещали поддержку? Ведь слава его ораторского искусства уже давно покорила университетский мир, общества культуры, философские круги, – нигде и никто не оставался равнодушным к его очарованию.

Кто-то пришел предупредить Их Высокопреосвященства, что в Сикстинской капелле начинается опрос участников голосования. Может статься, что опоздание этой группы на заседание вызовет подозрения, – итальянцы пытаются сговориться отдельно ото всех.

Кандидатура Альфонсо Черини никого не удивила. Только Джистри, епископ из Флоренции, мог бы быть больше подойти, если бы не был таким старым. Теперь он почти исключен из голосования в конклаве. Как все главные кардиналы в епархиях, перевалившие за семьдесят пять лет: они обязаны уходить в отставку, не имеют право голосовать, даже за епископа из Рима, – в отличие от коллег в курии, у которых возрастной ценз несколько выше.

Так закончился этот разговор, и они пошли в Сикстинскую капеллу «рассредоточенным боевым порядком», как рекомендовал им Челсо Рабуити.

Этторе Мальвецци думал о возрасте своих коллег, когда, в сопровождении Контарини, спускался по винтовой лестнице. До них донеслись молодые голоса, с интонациями, полными напора и намеков, язвительные, колкие и четкие, насмешливые, обиженные, слышались взрывы громкого смеха, голоса молодых, способных встать и аплодировать, если им что-то нравилось, не то что эти старики.

Кто бы это мог быть? Ах да, это обслуживающий персонал, капелланы Их Высокопреосвященств, тайные служки, помощники священников в алтарях и почетные капелланы…

О, швейцарская гвардия,[23]эти военные, никому и ни для чего не нужные, но проживающие в страстях и соперничестве, иногда трагических, как это было годы и годы назад, и участвовавшие в этом страшном тройном убийстве, в том числе одного из молодых солдат. Мир тогда замер, затих от уникальности этого суда, когда всего за несколько дней дело было решено по единственной версии совершенного преступления; дело легло в архив. Он знал точно, что случилось с теми тремя: комендантом гвардии, его женой и молодым солдатом. Он был знаком с тем молодым солдатом, племянником одного из его однокашников по семинарии. Вспомнил подробности переворачивающего душу рассказа его друга, которого он встретил вечером в монастыре на занятиях по теологии.

Наконец перед ним открылась дверь в Сикстинскую капеллу, заполненную услужающими прелатами и швейцарской гвардией, капелланами и кардиналами.

Кардиналы, один за другим, вошли, чтобы занять свои кресла. Сто двадцать шесть кресел под балдахинами, расположенных по двум длинным сторонам капеллы, напоминали небольшие троны. Кресло камерленга, сто двадцать седьмого члена Священной Коллегии, стояло отдельно, вблизи алтаря.

Только один из этих балдахинов был приподнят на постамент, подготовленный к моменту провозглашения нового римского великого понтифика, другие же сто двадцать пять были ниже, чтобы снизу приветствовать выбор его пением Tu es Petrus.[24]После чего камерленг вместе с кардиналом-деканом направится сквозь лабиринт залов, проходящих по всем ватиканским дворцам, к базилике Св. Петра. Туда, наверх, в лоджию, чтобы объявить Риму и на весь мир Habemus Papam.[25]

Этторе Мальвецци наблюдал за восточными кардиналами, за группой японцев, вьетнамцев, индусов, филиппинцев, которые к вызову на голосование приходят всегда вместе и каждый раз показывают свое изумление искусством Микеланджело, поднимая головы, сначала восхищаются сводом и стенами, где чередуются сивиллы и пророки, затем их взгляд перемещается на короткую стену, где написан «Страшный Суд».

Кто знает, какой должна представляться людям той культуры система символов и знаков в творениях Микеланджело! Все они воспитаны в католических семинариях и университетах, но с детства заложены в них образы Брахмы, Вишну и Шивы, борьба Добра и Зла. Может быть, всматриваясь в великолепные фрески этих гигантомахий,[26]они обращаются взглядом к Бали, Бангкоку, Лхасе и Калькутте… Перед их глазами Микеланджело, представляющий человека из Афин и Рима. Обнаженные мужские фигуры Микеланджело проникнуты классической гармонией, неиссякаемый источник вдохновения для изображения которых он находил в произведениях Фидия, Праксителя, Скопаса, Лизиппа. Значит, можно благодаря культурному посредничеству католицизма навести мосты между Востоком и Западом, православием и иудаизмом, римским миром и германским. Доказательством этому служило и то веристское распятие,[27]перед которым он преклонял колени у себя в комнате каждый день, – продукт фламандского готического искусства, близкого по мрачности предопределению Лютера.