Они были счастливы и смеялись. Женщина кружилась, лучась грацией, молодостью и красотой. Зарокотал гром, небо стремительно затянули пепельные, низкие тучи. Тучи налились зловещим багрянцем и вместо освежающего дождя пролились потоком огня. Тьма заклубилась вокруг фигурок женщины и детей, и из чернильной пелены протянулись десятки тощих, когтистых, алчно шарящих рук. Затрещало желтое платье, истошный детский крик резанул по ушам, Зотов неистово завыл: «Светка, Светка!», рванулся на помощь... и очнулся в холодной, сырой полутьме, хватая воздух ртом и разрывая на груди промокшую рубашку.

Он опять не успел. Зотов тяжело задышал и откинулся на жесткую подушку. Светка... Леденящий душу, осязаемый каждой клеточкой тела кошмар преследовал Зотова почти уже год. Одно время он даже перестал спать, превратившись в иссушенную горем, отупевшую мумию. В себя привела угроза отлучения от любимой работы. А еще жажда мести. Зотов крепко запил и только водкой смог притупить невыносимую боль. Водкой и кровью... Со Светкой они познакомились в декабре тридцать четвертого. Спасение «челюскинцев», первые герои Советского Союза, слухи о скором запуске московского метро. Она студентка первого курса, он боевой офицер особого отдела НКВД, повидавший в жизни кучу отборнейшего дерьма. Что у них было общего? Ничего. В киношке крутили «Веселых ребят», Зотов поперся с друзьями и в фойе увидел ее: красивую,невысокую, темноволосую, худощавую, с удивительными карими глазами и самой милой улыбкой на свете. Тот сладкий момент, когда в голове щелкает, и ты понимаешь, что это твой человек. Через минуту Зотов представился, смущаясь, словно подросток и морозя какие-то глупости. Фильм он почти не смотрел. Тот прекрасный вечер навсегда поселился в самых укромных закоулках души. Потом был Новый Год: елка, свечи, теплая печка и пушистый снег за окном. Они вдвоем в крохотной квартирке на втором этаже: она для него, а он для нее. Через два месяц они поженились. Коллеги и знакомые ахнули, как, неужели злюка и затворник Зотов интересуется женщинами! Да не может этого быть! Может-может! Светка подарила ему Оленьку и Дениску. Девочка -копия мать, мальчик - копия батя. Зотов в детях не чаял души, жалея лишь об одном – работа отнимала все время, и дома он бывал наездами и изредка. Светка не жаловалась, терпеливо ожидая мужа из многомесячных командировок и ночуя в госпиталях, когда израненного и искалеченного супруга чуть ли не по частям привозили в Москву. Жена иронично величала это «больничной любовью», пряча слезы, когда за ним вновь хлопала дверь. Светка никогда не знала, вернется он или нет. А он был благодарен ей за терпение, за тихое семейное счастье, за детей, за ночи, полные нежности и тепла. Мысли о Светке и детях помогли выжить под вмороженным в стылое небо солнцем Финляндии и в жаркой Испании, где воздух был пропитан пылью, соляркой и летящим свинцом. Первые ласточки наступавшей войны... В начале лета проклятого сорок первого Светка уехала с детьми к родителям, в Белоруссию. Кто тогда знал? Война застала Зотова в Пскове, меньше тысячи километров от семьи, дорога среди смерти и пламени, которую он так и не смог одолеть. Вечная кровавая рана, повод ненавидеть себя. Оставалась надежда, что Светка и дети надежно укрыты в белорусской деревеньке, затерянной среди лесов и болот. Правда открылась дождливой и слякотной осенью. Тот случай, когда правда совсем не нужна. Из Белоруссии пришла короткая и страшная шифрограмма. Светка пыталась уехать в Москву, но не смогла, немцы наступали стремительно. Она осталась у родителей и какая-то мразь, выслуживаясь перед новым порядком, выдала семью красного командира карателям. Светку изнасиловали и закололи штыками, детей бросили в яму вместе с матерью и закопали живьем. Зотов прочитал текст без всяких эмоций. Из кабинета, где его тактично оставили одного, вышел мгновенно постаревший лет на двадцать человек с волчьей тоской в запавших глазах. Жить не хотелось. Через два месяца он бросил пить и подал рапорт о переводе в четвертое управление НКВД. Террор и диверсии на занятых противником территориях. Лучшая возможность умереть, прихватив как можно больше ублюдков с собой.

Дверь землянки приоткрылась, в светлом пятне замаячила тень.

– Товарищ Зотов. Товарищ Зотов!

– Что? – он узнал голос Маркова.

– ЧП, товарищ Зотов, вставайте!

Вот наказание. Зотов с трудом сел, растирая по-слоновьи опухшие ноги, морщась от боли и сочно похрустывая суставами. Башка дурная, словно с похмелья.

– Пойдемте, товарищ Зотов!

К чему спешка? Думал у партизан отдохнуть, ага, держи карман шире. И проканючил:

– Умыться бы.

– Это можно. На улице вода есть. Петро полей.

Зотов, постанывая и охая, выбрался из землянки. Под пальто забрался утренний холодок. На часах десять минут седьмого. Солнце пронзило лес отвесными копьями золотистых лучей. Петро, выполнявший при Маркове роль ординарца, звякнул ведром. Обжигающе ледяная вода полилась в подставленные ладони. Зотов ополоснул лицо и, отфыркиваясь, принял не первой свежести полотенце, растерев кожу до скрипа.

– Поспешите, товарищ Зотов, – Марков нетерпеливо запрыгал.

– Что случилось? – требовательно спросил Зотов, направляясь за командиром. – Да ответьте вы наконец!

Марков остановился, поманил пальцем и горячо прошептал в ухо:

– Твердовский ночью повесился! – и чуть не бегом кинулся по тропе.

«Твердовский? Это еще кто такой?» – удивленный Зотов, пошатываясь, двинулся следом. Партизанский лагерь был тих и безлюден, только откуда-то со стороны доносились голоса и тонкое повизгивание пилы. Твердовский. Твердовский. Вчерашний день в памяти застыл кляксой расплавленного гудрона, мысли растеклись и пузырились, всячески избегая собирания в кучу. Твердовский. Особист! – осенило внезапно. Ну точно, Олег как его там…, который с Волжиным свару устроил и трибуналом грозил. Потом, правда, оказался нормальным мужиком, звал с утра в гости на разговор. А теперь, значит, повесился. Интересно.

Марков свернул к неприметной землянке, перед входом которой курили начштаба Лукин и молодой партизан с чехословацкой винтовкой.

Зотов поздоровался с каждым за руку. Лукин выглядел нервным, невыспавшимся и помятым.

– Приходил кто? – осведомился Марков.

– Ни единой души, товарищ командир, – доложил часовой.

– Близко никого не пускай, рот держи на замке, – распорядился Марков, первым спускаясь в землянку.

Лукин пропустил Зотова вперед. Дверь оставили открытой. Внутри узкие нары, стол, заваленный бумагой, керосиновая лампа, на стене синяя милицейская форма в чине старшего лейтенанта. Особист висел у дальней стены, рядом с печкой, подогнув ноги и коленями почти касаясь соломы настеленной на полу. При высоте