нужно переживать. Заработок артиста в те времена складывался из ставки в Госконцерте (около ста пятидесяти рублей, заслуженным и народным побольше, начинающим поменьше) плюс гонорары за выступления. В 1979 году Алла Борисовна получала за сольный концерт в двух отделениях 12 рублей 50 копеек. Минус подоходный. Чтобы заработать 12 тысяч ей нужно дать тысячу концертов. За выпуск грампластинки-гиганта ей платили 300 рублей. Чтобы заработать 12 тысяч, ей нужно выпустить сорок альбомов-гигантов. Конечно, был чес, левые концерты по 3−4-5–6 концертов в день под фанеру, но «это другое».

Глава 3

1 апреля 1979 года, воскресенье

Скромный Чижик

— Апрель, апрель, на дворе капель! — девочка читала стихотворение старательно, с выражением. Но телевизор я всё равно выключил.

Иллюзия присутствия, иллюзия вовлечения. Пенсионеры — самые активные телезрители, смотрят всё подряд, пытаясь сохранить чувство сопричастности. Сопричастности к чему? Ко всему! Сердце каждого бьётся в унисон с сердцем страны! И телевизор — дирижёр, водитель ритма.

Я оделся тщательно. Оно хоть и апрель, но прохладно. Кожаная шофёрская фуражка, куртка перфекто, лендлизовские галифе и высокие ботинки. Скромно, неброско, практично. Колхозный бригадир послевоенных кинофильмов: в чём пришел с фронта, в том и ходит.

И машина под стать: «УАЗ −469». Не совсем послевоенная, но вполне колхозная. Купил, да. Вместо «ЗИМа».

Никакого сравнения, конечно. «ЗИМ» — породистый красавец, а это — рабочая лошадка. Неказиста. Но неприхотлива и вынослива. И на дороге среди десятков и сотен подобных неприметна она.

Выехал, доехал до магазина. Вот странно: если в Ливии я покупаю что-нибудь в местной лавочке, жители ко мне относятся благожелательно: молодец, поддерживает нашу торговлю. А если покупаю здесь, то ворчат: объедаю народ, а ведь могу в городе купить, тогда местным больше достанется.

И в самом деле, ассортимент нашего магазинчика, и без того скромный, стал ещё скромнее. Но я, конечно, вошёл. Потому что запах хлеба манил несказанно.

— Михаил Владленович, только привезли, ещё тёплый, — поприветствовала продавщица Валя.

— Тогда буханочку, пожалуйста.

Хлеб здесь отличный, да. Стельбов распорядился. Возят хлеб из Особого Цеха первого хлебозавода. Остальное — обычные продукты «для населения», а вот хлеб — из Особого Цеха, да. Потому уходит подчистую, разлетается, и к завозу собирается очередь.

Но меня пропустили без очереди. Расступились, и всем видом говорят — покупай, Герой Советского Союза.

Я показным смирением не страдаю. Покупаю. Да и дело секундное: я даю пятиалтынный, без сдачи, и получаю упакованный в вощёную бумагу хлеб. Ещё теплый.

Благодарю продавщицу, и выхожу на улицу. Мне смотрят в спину, но не то, чтобы очень уж злобно. Даже жалеючи — отчасти.

Тайна вклада гарантируется государством, но… Но всем известно, что я потерял много, очень много. Большая часть дедушкиных книжек открывалась здесь, в Сосновке, потом их переписали на меня, опять же здесь, в почтовом отделении Сосновки. И теперь от всех сумм на всё про всё осталось десять тысяч. Было двенадцать, но две я уже снял. Это ж какое горе-то! Понятно, что превалировало злорадство, такова человеческая натура, но всё же, но всё же: каждый хоть на минуту, но ставил себя на моё место. Ставил, и сразу чувствовал: ах, как жалко-то…

Да и с автомобилем: каково это с «ЗИМа» пересесть на «УАЗ»? Прежде я ездил, как какой-нибудь вельможа или директор очень большого и очень важного завода, а теперь — колхозник колхозником, на «козлике».

И вообще: купил хлебушка, и всё. Тощий-то, с лица спал, видно, сильно переживает. И экономит.

На самом деле они правы лишь частично.

С деньгами — да. Потеряно много. Триста двадцать тысяч, не считая процентов. Но как бы и не совсем потеряно. Появились разъяснения, что деньги непременно вернут. Обязательно. В свое время. Когда для этого будут созданы условия. Не сомневайтесь, государство же не обманет! Уже сейчас разрабатывается положение, по которому жители Крайнего Севера, труженики горнодобывающей отрасли и некоторые другие категории граждан получат доступ к своим вкладам в первую очередь. А остальные позже.

Потому, слушая по радио популярную песню, люди не без усмешки подпевают:

'Не надо печалиться!

Вся жизнь впереди!

Вся жизнь впереди!

Надейся и жди'

Хотя последнее время передают её редко, а из концертного репертуара и вовсе убрали. Чтобы не дразнить население.

Народ особенно не волнуется. Даже совсем не волнуется. Половина работоспособного населения вкладов либо вовсе не имеет, либо имеет, но не более пятисот рублей. Из оставшейся, другой половины девяносто пять процентов населения имеют вклады не более трех тысяч. Девяносто девять процентов — не более десяти тысяч. Сведения верные, слышал от Суслика. Кому волноваться-то? Конечно, люди с большими деньгами встречаются, но они ведут себя осмотрительно, о доходах помалкивают, роптать не станут. А деньги, буде таковые имеются, хранят в иных местах, зная, что тайной вкладов ОБХСС и прочих дотошных товарищей не смутить.

Я тоже не волнуюсь. В старых «Крокодилах» времен дружбы с Китаем были карикатуры на бумажных тигров. Есть такое китайское выражение, означающее нечто грозное с виду, но бессильное, потому что сердцевина бумажная и гнилая. К примеру, империализм. А деньги наши бумажные в самом прямом смысле. И те сотни тысяч, что лежали на моих книжках, были воистину бессильными, как и империалисты, о которых говорил товарищ Мао. Я на те деньги не мог купить ничего. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Десять тысяч в год — да, потрачу. А больше десяти — только расточу.

И потому с деньгами сегодня у меня вполне удовлетворительно, и даже более того. В Москве мы обратили в наличность почти двести тысяч — это в основном театральные. Полученные за постановки оперы на разных сценах. Спасти их постарались из принципа, плюс у девочек есть какие-то планы. Ну, и по двенадцати тысяч на книжках у каждой. И у меня. И зарплаты. И гонорары.

Если «надейся и жди» с репертуаров сняли, то «Малую Землю» оставили. Сам Суслов её смотрел — и одобрил. Правильная опера, сказал, воспитывает подрастающее поколение патриотами. И она продолжает идти.