и нежелании ее огорчать, обладала достаточно строптивым характером и на дух не переносила каких-либо ограничений и посягательств на свою свободу. Она восхищалась мамой и отдавала должное ее мудрости и проницательности, но при этом считала, что способна жить своим умом, не сверяясь ежеминутно с маминой точкой зрения, какой бы справедливой она ни была. С тех самых пор, как ей исполнилось восемнадцать, она вела не всегда явную, но упорную борьбу за суверенитет в пределах отдельно взятой квартиры, время от времени устраивая неукротимый бунт в попытке отвоевать право на распоряжение собственной судьбой. Едва ли эту битву можно было назвать успешной, поскольку ни переделать маму, ни убедить ее в несовершенстве применяемых методов воспитания было нельзя, поэтому Сабине приходилось регулярно делать выбор: идти на конфликт и стоять на своем до победного или уступить, смирившись с неусыпным контролем за своей жизнью. Будучи неглупой и беззлобной, она понимала, что мамой движет исключительно любовь и желание уберечь дочь от бед, но гордость, своенравие и неудержимое стремление к независимости заставляли продолжать сопротивление, неустанно демонстрируя окружающим, что она уже взрослый человек, готовый принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность.

Со временем Сабина научилась избегать открытого противостояния и поддерживать с мамой дружественные отношения: делая вид, что прислушивается к маминым советам и следует ее наставлениям, поступала она преимущественно по-своему. Или рассказывала маме обо всем, что происходило в ее жизни, умалчивая о тех мельчайших, но потенциально опасных деталях, которые заведомо могли маме не понравиться и спровоцировать очередной разлад или нравоучительную беседу. Чаще всего такая тактика приносила свои плоды, и в доме царил покой и доброжелательная атмосфера, но каждый раз, утаивая что-то от мамы, она ходила по лезвию бритвы, рискуя быть выведенной на чистую воду, потому что врать она не умела, а Елена Александровна обладала практически животной интуицией и нешуточными аналитическими способностями.

Сегодня Сабине, с одной стороны, не хотелось делиться с мамой своими догадками о намерениях Армана, ведь пока это были лишь предположения, и вполне еще могло оказаться, что она поторопилась с выводами (хотя она, безусловно, была уверена, что правильно его поняла). С другой стороны, Елена Александровна почему-то всегда скептически относилась к Арману, и Сабину, которую очень расстраивало это обстоятельство, переполняло желание доказать маме, как сильно она ошибалась на его счет. Так и не успев определиться, что ей делать сейчас, она решила пустить ситуацию на самотек.

– Уходишь? С Арманом? – У мамы, вернувшейся с работы, был, видимо, удачный день, и настроение ее было превосходным.

– С кем же еще? – голос Сабины подрагивал от возбуждения, и Елена Александровна всмотрелась в ее горящие глаза.

– У вас все хорошо?

– Все супер, а почему ты спрашиваешь?

– Мне показалось или ты чем-то встревожена? – Что-то почувствовав, мама пошла по следу, а это означало, что отвертеться вряд ли получится.

– Нет, все нормально, – уклончивый ответ давал лишь временную передышку.

– Точно?

– Конечно.

– Ладно, не хочешь – не говори. – Мама обиженно поджала губы, и Сабина сдалась.

– Мам, ну не дуйся. Я не встревожена, просто… ну, может, чуть-чуть. Он сказал, что мы поедем в какое-то необычное место, где он хочет со мной о чем-то поговорить.

– Вот как? И ты не догадываешься о чем? – заинтересовавшись, Елена Александровна села рядом с Сабиной на подоконник.

– Думаю, что догадываюсь.

– О чем же? – Мама так пристально вглядывалась в ее лицо, что Сабине стало очевидно: пути к отступлению отрезаны.

– Мне кажется, что он… собирается сделать мне предложение.

– Предложение? Почему ты так решила?

– А что еще он может мне сказать?

– Ну, мало ли. – Мама не спешила разделить с дочерью ее энтузиазм. – А если ты ошибаешься?

– Значит, я полная дура и ничего не понимаю в жизни.

– Скорее, это значит, что ты влюблена и ждешь от него взаимности, – мама обняла Сабину и погладила ее по голове. – Очень надеюсь, что он тебя не разочарует.

– Мам, я же знаю, что он с самого начала тебе не нравился, – в голосе Сабины звучала обида за возлюбленного. – Может, все-таки объяснишь почему?

– Назовем это материнским чутьем или интуицией, но я буду очень рада, если окажусь неправа, честно. – Мама смотрела на дочь с нежностью и какой-то затаенной печалью.

– А я-то как буду рада! Ладно, не переживай, все будет хорошо, – повторила Сабина сказанную Арманом фразу, и ей очень хотелось верить, что именно так все и будет.

В этот момент во двор въехала знакомая BMW, и Сабина, вспорхнув с подоконника и торопливо поцеловав маму на прощание, выскочила во двор.

* * *

Машина летела по горной дороге в сторону одного из ущелий, которыми изобиловали окрестности Алматы – города, где жили Сабина и Арман. Оба любили этот город, но не только потому, что родились и выросли здесь, но и потому, что этот солнечный, радушный город у подножия хребтов Заилийского Алатау трудно было не любить. Более того, к нему было непросто остаться безучастным, прочувствовав его удивительно добрую атмосферу, тонкий восточный колорит и необъяснимо притягательную магию. Город околдовывал каждого ступившего на его гостеприимную землю, заставляя вновь и вновь возвращаться к его утопающим в зелени улицам и распахнутым вширь площадям, к влекущим прохладой паркам и стремительным горным рекам, к веселому шуму фонтанов и дыханию близких гор.

Этот город любили все алмаатинцы, но особенно дорог он был тем, кто родился и жил в нем до конца девяностых годов прошлого столетия, когда Алматы был еще Алма-Атой – уютным городом с уникальной архитектурой, умиротворяющей тишиной тенистых улиц и журчанием арыков, несущих кристально чистую воду от спрятанных высоко в горах ледников. Для тех, кто летом проводил выходные на Бутаковке12 или в парке Горького, а зимой – на «Медео»13 или Чимбулаке14, для тех, чья юность прошла на «Недельке», «Чоканке» или «Тулебайке» и кто был завсегдатаем в «Миражке», «Льдинке» или «Театралке»15, вряд ли были на карте места и названия милее этих. Тогда Алма-Ата была еще столицей, и жизнь, с одной стороны, била в ней ключом, с другой – была неспешной, ясной и простой, полной неброского очарования и безмятежности. И едва ли не каждому жившему здесь в то время было априори присуще совершенно особенное мироощущение, сформированное духом этого города – духом, проникнутым поэзией Сулейменова16 и эпохальностью романов Есенберлина17, теплотой картин Айманова18 и психоделикой «Иглы»19, эмоциональностью пейзажей Шарденова20 и параллельными мирами Калмыкова21, светлой грустью «Девочки