в платьице белом»22 и волнующим голосом Батыра23. Этот дух был напоен сухими морозными зимами и знойным летом, бурными майскими грозами и слепыми дождями, после которых появлялась сияющая на солнце радуга. Воздух после ливней был сладок и живительно-свеж, и крепкий запах мокрого асфальта сливался с терпкой пряностью травы и смолистым запахом хвои, а в жаркие дни голова шла кругом от пьянящего аромата роз, которыми были засажены бесчисленные городские клумбы. Весна была здесь восхитительна; улицы тонули в нежно-розовой пене вишни и урюка24 и лиловых волнах сирени, и над всем этим буйством запахов и красок гордо плыл фимиам цветущих яблоневых садов, обступавших город плотным душистым кольцом, и уже осенью безраздельно царил здесь вкус и аромат знаменитого алма-атинского апорта – символа этого города25, – который для всех без исключения алмаатинцев, как бы далеко ни забросила их потом судьба, всегда оставался ни с чем не сравнимым, незабываемым вкусом детства.

Сейчас бóльшая часть садов исчезла. Их потеснили скучные многоэтажки и помпезные особняки, выросшие как грибы после дождя на месте того, что еще недавно было культурным достоянием столицы, – и сравнение Алма-Аты с городом-садом стало историей. Исчез апорт, безжалостно истребленный в эпоху преобразований и реформ, не обязательно несущих благо. Менялся и внешний облик города, который в полном соответствии с веянием времени застраивался однообразными стеклянно-бетонными конструкциями – жилыми высотками, офисами и торговыми центрами, – лишающими индивидуальности его неповторимое некогда лицо, а неизбежные в любом мегаполисе пробки вынуждали даже широкие алма-атинские улицы задыхаться от переизбытка машин, а измученных борьбой с городским транспортом горожан – от смога.

И все же… Сады исчезли, но аура города осталась. Осталась та непостижимая магия, которой сложно противостоять. Алма-Ата все еще была душой и сердцем Казахстана, его жемчужиной и главным украшением, и именно этим – ласковым и светлым – именем до сих пор звали город те, в чьей памяти он был прежним, ибо новое название, Алматы, по сей день порождающее споры среди сторонников и противников переименования, резало слух и упорно не ассоциировалось с представлением о городе, знакомом с детства (по этой же причине Арман, Сабина и все их родственники и друзья продолжали называть город не иначе как Алма-Ата). В конце девяностых город уступил столичный статус безжизненно-холодной и ветреной Астане, не уступив ей, впрочем, и сотой доли своего очарования, и был теперь средоточием если уже не политической, то культурной и финансовой жизни страны, приобретя неофициальный статус южной столицы.

Остались и люди, бывшие, пожалуй, истинным богатством этого города, – гостеприимные, отзывчивые жители, первое впечатление о которых, правда, могло сложиться иным, ведь к таким феноменам, как прославленная американская улыбка или рафинированная европейская вежливость, относились здесь с уважением, но отнюдь не спешили их перенимать.

Остались женщины, чью красоту обычно отмечали все, кому довелось тут побывать, ведь, кроме природной привлекательности, алмаатинки отличались впитанным с молоком матери стремлением выглядеть безупречно в любой ситуации, поэтому элегантная одежда, шпильки и укладка в любое время суток и в любую погоду были неотъемлемыми атрибутами практически каждой горожанки, что не удивляло никого, кроме приезжих (поскольку местные мужчины, избалованные этим окружением, считали его чем-то само собой разумеющимся). А вот восторженные гости южной столицы часто говорили, что изобилие красивых, ухоженных женщин – визитная карточка Алма-Аты.

Так же как горы – стражи покоя и благоденствия этого города. Менялись времена, режимы и формации, менялся город: его название, статус, внешний вид, но горы, беспристрастные свидетели всего, что происходило у их подножий, были неизменны. Их резко очерченные, острые вершины, ослепительно-белые зимой и графитово-серые летом, дымчато-синие вечерами или подцвеченные розовым золотом на рассвете, были видны из любой точки города, из каждого его уголка, и жители Алма-Аты не мыслили себя без этой привычной, но всякий раз захватывающей дух перспективы.

Алмаатинцы любили горы и с удовольствием сбегали от надоевшей городской суеты в мир затаенных ущелий, вековых тянь-шаньских елей и быстрых рек. К счастью, горы подступали так близко, что требовалось не более получаса, чтобы из многолюдного центра с его суматохой и толчеей попасть на тенистую поляну у берега шумной речки, окруженную зарослями осины, боярышника и барбариса, или в прохладу высокогорного плато с потрясающей панорамой города, или в густой сосновый бор, хранивший полумрак даже в слепящий июльский полдень. Горы обладали целительной силой: они бодрили тело и врачевали душу, и все невзгоды таяли в хрустально-чистом воздухе, напоенном ароматом хвои и можжевельника, диких тюльпанов и ирисов, душицы и чабреца.

В горы стремились по любому поводу: покататься на лыжах и коньках, покорить неприступную вершину или перевал, погулять или поесть шашлык в одном из придорожных кафе, которыми были усыпаны подножия. Без гор не обходился ни один пикник или маршрут свадебного кортежа, да и лучше места для свиданий трудно было отыскать. Арман с Сабиной не были исключением: не проходило и недели, чтобы не скрывались они, хотя бы ненадолго, в мире едва тронутой человеком природы и романтики. Поэтому Сабина, видя, что Арман везет ее в этом направлении, ничуть не была удивлена. Где же еще может сделать предложение исконный алмаатинец, как не в горах? Только вот конечный пункт их путешествия был ей пока неясен, и в какой-то момент она вознамерилась все же узнать ответ на этот важный для нее вопрос.

– Так куда же мы едем? – в ее голосе звенело предвкушение скорого невиданного счастья.

– А девушки все такие любопытные и нетерпеливые? – Арман не отрываясь смотрел на дорогу и улыбался.

– Нет, только некоторые, и тебе достался именно такой экземпляр. Так что тебе не повезло.

– Мне очень повезло, – Арман на секунду прижал машину к обочине и чмокнул Сабину в губы. – Мы, кстати, почти приехали.

– Алма-Арасан26? – разочарованно протянула девушка. – И это то место, в котором я не была? Если мне не изменяет память, я только с тобой была здесь раз двести, не считая…

– Ты можешь набраться терпения и не задавать вопросов еще пять минут?

– Я попробую… хотя это будет очень сложно. – Сабина улыбнулась, осознав, что по привычке бежала впереди паровоза.

– Попробуй, пожалуйста, ради меня.

– Только ради тебя. – Она решила быть паинькой, доверившись своему молодому человеку.

Они проехали еще метров триста по дороге и свернули на большую открытую площадку, на которой не было ничего, кроме… вертолета. Сабина сидела затаив дыхание и с недоумением взирала на винтокрылую машину. Почему они остановились именно здесь? И зачем тут вертолет?

Между тем Арман уже распахнул дверь с