– Кто тебе сказал, что я твоя сестра?Твои родные сестрички – тупость, глупость и нелепость! Я же твоясовесть! – гневно одернула его Зозо.

Хаврон с тревогой посмотрел на нее, покрутилпальцем у виска и отошел от греха подальше. Зозо мало-помалу оттаяла. Проскучавна стуле минут десять, она вновь ощутила себя бодрой. Энергетические батарейкиподзарядились.

– Эдь, иди сюда! Знаешь, как звали одногомужика, с которым мы сидели за столиком? Диего Витальевич! Нарочно непридумаешь! – вспомнила Зозо.

– Почему? Нарочно как раз очень дажепридумаешь, – из упрямства не согласился Хаврон.

Зозо пожала плечами и отправилась в комнатуразбирать чемодан. Эдя, утративший было к сестре интерес, мгновенно вновь обрелего и протянул загребущие ручки к сувенирам. Купленного специально для негокожаного верблюда, набитого песком, Эдя потрогал за ногу, но не оценил ипосоветовал оставить Мефодию. Зато он сразу запал на две безразмерные майки спляжным рисунком.

– Зозо, тебя надо срочно расхомячить!Женщине вредно иметь слишком много собственности! – заявил он, решительнозабирая их.

Зозо безропотно уступила, однако когдаобнаглевший братец потянулся к деревянному кинжалу из красного дерева дляразрезания бумаг, она шлепнула его по руке.

– Брысь отседа! Это не тебе! – Акому тогда?

– Тесову.

– Какому Тесову?

– Георгию Даниловичу, – сказала Зозос вызовом.

Хаврон старательно поскреб по сусекам памяти инаскреб-таки – нет-нет, не колобка – а румяное радостное существо в махровомсвитере.

– Погоди-ка! Это не тот писатель в стиле«Упавшие с моста разбойники тонули и кричали „SOS“?

– Нет, не он! – быстро отрекласьЗозо.

– Ну как же! Он еще читает лекции впедунивере, а в свободное время детективы переводит? Ну типа: «Я мстю, и мстямоя страшна! – сказал мистер Гадкинс, закладывая бомбу в детский горшок».

Зозо нахмурилась, оберегая от брата очереднуюсвою иллюзию.

– А ты не завидуй! Сам небось даже фантикот шоколадки перевести не смог бы...

Пуля пролетела мимо цели. Хаврон не былчестолюбив.

– А еще у твоего кадра в ушах быливатки! – добавил он, подумав.

– Как ты разнюхал? Разве вы знакомы? –расстроилась Зозо. Такой подробности она, признаться, не углядела.

– Ну как же! Ты еще приглашала егоикеевскую табуретку скручивать... Ну ту, которую сама накануне раскрутила.Ах-ах, я вся такая беспомощная, такая тютя! Жаль, я ему не сказал, что ты дажебашенный кран можешь починить вилкой.

– Только попробуй вякнуть. И вообще чтоза дурацкая привычка сидеть по вечерам дома? – огрызнулась Зозо. – Апереводами он занимается от безысходности, для хлеба. На самом деле он филолог,Пушкиным занимается. А в душе он поэт.

Эдя пожал плечами. Он давно привык к тому, чтосестра его способна углядеть поэта в ком угодно. Даже в продавце зонтиков уКурского вокзала.

– Поэт с ватками в ушах? Фу! Это недемонично, – сказал Эдя.

– Какая разница? Может, у него уши тогдаболели? – поморщилась Зозо.

– Болят уши – отрежь их и съешь, есликушать хочется, но оставайся поэтом! А детективчики не переводи! Вот! –возразил Эдя.

– А ты не суди – и сам не сядешь! Поэттоже человек и имеет право визжать и возмущаться, когда ему подсунут вобменнике фальшивую сотню, – возразила Зозо.

Хаврон ехидно потер ладони.

– О! Мы еще и в обменниках визжим! Каквсе запущено! Нет, милая моя! Визжать поэты не имеют права. Вот вызывать надуэль или писать эпиграммы – это сколько угодно.

Как всякий циник, в глубине души Эдя былидеалист и потому кусал мир, что он не соответствовал его размытым,неопределенным, но, вне всякого сомнения, величественным идеалам. Вот толькостановится ли мир лучше оттого, что несколько циников пинают его ногами, пытаясьразбить толстую, как у грецкого ореха, скорлупу и добраться-таки до ядра?

– И вообще: у многих поэтов естьстранности. Фет, например, был жадный, а Маяковский мнительный... И что,кого-то это сильно трогает? – огрызнулась Зозо.

С Тесовым она познакомилась месяца за два допоездки в Египет. Роман как-то сразу стал вялотекущим, как грипп, и слезливым,как вирусный конъюнктивит. Зозо сразу выбросила его из головы, надеясь накурортное чудо. Однако в Египте ничего интересного не подвернулось, и Зозо, какмудрая и дальновидная женщина, вновь начала подогревать в себе нежность кТесову.

Тем временем Эдя разделся до голого торса иотправился в ванную примерять майки. Попутно он разглядел себя в зеркале и дажеповернулся боком, чтобы оценить, насколько величественно выглядит при такомобзоре. Мускулатура у Хаврона была довольно внушительная, но несколькоотягощалась пивным бурдючком, который, начинаясь чуть пониже солнечногосплетения, упорно доказывал свое происхождение от комка нервов.

«Надо было попросить Трехдюймовочку, чтобы онаживот куда-нибудь дела... Но она так быстро умотала, когда маги перестали заней охотиться» – подумал он озабоченно.

– Нет, все-таки он поэт. Ему знакомы мукичестолюбия. Знаешь, что он мне как-то сказал? «Я мог бы побить Пушкина, родисья в другую эпоху!» – донесся из кухни голос Зозо. Думая, что Эдя слушает, онавсе это время разговаривала сама с собой.

– Угу. Многие могли бы. Ломом вподворотне. Знаем мы таких, – заметил Эдя, с удовольствием отмечая, что вмайке живот бесследно исчез.

Зозо невольно хихикнула. Несмотря на желаниебыть Буслаевой, она все-таки была урожденной Хаврон.

– А еще он ужасный чистюля! У него двезубные щетки, – неожиданно для себя наябедничала она. – По количествузубов? – отозвался братец, Зозо снова хихикнула, но немедленно взяла себев руки. Посмеяться над Тесовым можно будет и после, в случае, если он неоправдает возложенных на него надежд. Пока же рано еще себя расхолаживать.Напротив, имеет смысл напитаться к Тесову возможно большей заочной нежностью. Зозобыла опытная женщина и понимала, что самый надежный и окупаемый способ бытьлюбимой – это любить самой. Именно поэтому влюблялась быстро и профессионально,не слишком приглядываясь к недостаткам и тренированной фантазией раздуваядостоинства.

Вот и сейчас Зозо моргнула и с некоторымусилием пробудила в памяти дорогие черты. Поэт, лектор и переводчик Тесов всталперед ней как живой. Впрочем, он и был живой и даже разведенный.