Когда они вышли в центр танцевального зала, раздались аплодисменты. Оркестр прекратил играть, и председательница подошла к микрофону.

– Дамы и господа, с удовольствием представляю вам Александру Торп и ее приз!

Смех и снова аплодисменты. Алекс улыбнулась и обернулась к Тревису, но ее улыбка быстро померкла, когда она увидела, как он смотрит на нее. Оркестр начал играть. Полилась вкрадчивая романтическая мелодия. Тревис заключил Алекс в объятия.

– Вы хорошо танцуете, мисс Торп, – мягко прошептал он. – Вы знаете, как найти свой ритм.

– Я прекрасно танцую. И мне не нравится, когда меня так сильно прижимают.

Тревис улыбнулся и прижал ее еще сильнее.

– Мне кажется, вы зря переживаете. Не потому ли это, – он сделал нарочито длительную паузу, – что вы недостаточно танцевали в последнее время?

Алекс покраснела.

– Не понимаю, что вы хотите сказать.

– Возможно, вам не попался подходящий мужчина. Для танцев, я имею в виду.

Она покраснела еще больше. Какое удовольствие видеть, как тает ее надменность и улетучивается высокомерное пренебрежение всем окружающим!

– Я мог бы провести вас шаг за шагом в страну вашей мечты, мисс Торп. Вы должны признаться, что хотели бы, чтобы я был вашим учителем.

– Довольно! – Алекс попыталась освободиться, но тщетно.

– Так зачем вы заплатили за меня двадцать тысяч баксов, солнышко? – Тревис усмехнулся сквозь зубы. – По вашему лицу можно читать как по раскрытой книге, мисс Торп. Вы разрываетесь между желаниями врезать мне в челюсть и, поджав хвост, удрать, как испуганная кошка.

– У меня нет привычки удирать! – ее голос зазвенел от ярости. – Но в первой части вы не ошиблись.

– В любом случае за нами наблюдают пять сотен человек и телекамера. Неужели вы действительно хотите дать повод для скандала, мисс Торп?

– Вы ужасный человек!

– Я просто честен. Вы заплатили за меня кучу денег, и явно не только из соображений благотворительности.

– Вы переоценили свое обаяние, сэр.

– Вы заплатили, чтобы лечь в постель с человеком, который пробудил в вас какие-то чувства, а потом струсили.

Алекс перестала двигаться. Тревис тоже остановился. Она глядела на него, бешено сверкая глазами.

– Я презираю вас!

Тревис рассмеялся.

– О, дорогая, куда девалась ваша надменность? Да, я знаю, что ковбою не пристало замечать такие вещи, но ведь я не выдавал себя за ковбоя, мисс Торп. Это вы так решили.

Музыка сменилась. Теперь это был вальс. Тревис начал двигаться в такт. Выбора не оставалось, и Александра последовала за ним. Он кружил ее по комнате все быстрее и быстрее, прижимая так, что она касалась его всем телом. Ее грудь, ее бедра… Боже, как он хочет ее! Он ощущал ее тепло, жар ее кожи. Да, в ее глазах блестела ненависть, но, если он хоть чуть-чуть разбирается в женщинах, ненависть смешивалась с вожделением.

– Почему вы боитесь признаться, Алекс?

Его шепот был мягок, как бархат. Алекс задохнулась. Как это произошло? Когда он овладел ситуацией?

– Я ничего не боюсь, – даже ей была слышна дрожь ее голоса.

– Тогда скажите мне правду, – резко ответил он. – Признайтесь, что вы хотите меня! – Нет!

Тревис засмеялся.

– Лгунья, – сказал он, с новой силой закружив ее.

Внезапно у него в голове зазвучал голос отца.

«Ты думаешь, что теперь будешь бороться за правду и справедливость, – сказал он в тот день, когда Тревис стал дипломированным юристом. – Очень мило, но хочу кое о чем предупредить тебя, мой мальчик. Справедливости добивается только победитель. Лжецы не будут замечать правду до тех пор, пока ты не ткнешь их в нее носом».

«Да, – подумал Тревис, – впервые в жизни Джонас высказался правильно». Есть только одно верное решение, и он поступил именно так. Оттеснив Александру Торп в уголок, он притянул ее к себе и прижался своим ртом к ее губам.

Послышался слабый возглас возмущения. Она отчаянно пыталась вырваться… а потом со слабым вздохом открыла губы.

Он прошептал ее имя, обнял… Ее сердце билось рядом, тонкие прохладные руки поднялись, обвиваясь вокруг шеи. На вкус она была как мед и пахла весной. Боже, как он хочет ее! Как она ему нужна!..

Радостные возгласы. Аплодисменты. Одобрительные смешки. Он слышал, но ему не было до этого дела, в отличие от Алекс. Она оторвала свои губы от его и попыталась высвободиться.

– Прекратите, – прошипела она.

Он поднял голову и одарил ее похотливым взглядом, обещавшим куда больше, чем поцелуй. И почему нет? Алекс содрогнулась. Она целовала его так, как никого и никогда, но ему-то откуда об этом знать?.. Целовала прямо тут, перед всеми этими людьми. Он нагло улыбался.

– Уикенд предстоит грандиозный, солнышко.

Его низкий, хрипловатый голос смущал, манил. Он все не отпускал ее, удерживая за талию, и, наверное, это было хорошо, потому что тело вдруг перестало ее слушаться. Все вокруг уплывало…

– Алекс? Тревис? Не угодно ли взглянуть сюда?

Алекс повернулась. На нее была направлена телевизионная камера, и улыбающаяся журналистка совала в лицо микрофон. Ее всегда раздражала навязчивость газетчиков. Но в данный момент постороннее вмешательство оказалось для Алекс спасительным.

– Да, – просияла она, отшатнувшись от Тревиса, – конечно! Мы будем чрезвычайно рады!..

Интервью тянулось бесконечно, хотя Тревис знал, что на самом деле оно не могло занять больше нескольких минут.

Он не любил репортеров. Когда он был маленьким, они часто появлялись в «Эспаде» и всюду совали свои любопытные носы. Отец относился к этому спокойно, но ни Тревис, ни его братья, ни сводная сестра не приветствовали подобного.

Сегодня Тревис обнаружил, что рад – почти рад – глупым вопросам и фальшивым улыбкам.

Практически всю беседу вела Александра Торп. Она представила их поцелуй как задуманный заранее театральный жест. Намеками, улыбками и смешками дала понять, что они все запланировали во время разговора в коридоре.

Что бы она ни плела, он только «за». Если она способна выкрутиться, это очень хорошо. Он соображал с трудом – с того самого момента, как впервые увидел ее.

Тревис любил женщин. Он очень любил женщин. Его восхищали их шарм, обаяние, кокетство… Он обожал женское общество. А уж заниматься с женщиной любовью… Он думал, что на свете нет ничего более восхитительного.

Только вот он никогда раньше не занимался любовью публично.

К чему обманывать себя? Он не только перестал соображать – его направленно вела та часть его тела, которую считают наиболее ненадежной, требуя сделать с Александрой Торп то, что он сделал, прямо посередине зала. Эротики в поцелуе было не меньше, чем в любом другом действии, совершаемом им только в уединении собственной спальни.