Я не только прожила в этом замке всю свою жизнь, но и научилась пробираться по нему так, чтобы никто не заметил — даже последний король Ночнорожденных.

Мне просто нужно было выждать время.

Глава

4

Райн

— Это, — пробормотал Кейрис, — было дерьмовое шоу.

— А я думаю, что все прошло не так уж и плохо.

Кетура закрыла за нами дверь. Комната была одновременно слишком пустой и такой грязной, что в ней невозможно было думать. Раньше это была библиотека — помещение, где выставлялись очень красивые, очень старые или очень дорогие книги, а обычно всё сразу. Кетура приказала обшарить большую часть замка в поисках информации, ловушек, и какой-то бедный слуга успел уже наполовину снять книги с полок, прежде чем она решила, что именно эта комната — единственная приемлемая база для операций.

Теперь здесь царил сплошной беспорядок — полки с одной стороны были пусты, стопки книг засунуты в угол. Длинный стол в центре комнаты был завален записями, картами, книгами и несколькими выброшенными накануне стеклянными бокалами, на дне которых застыла красная корочка крови.

Винсент находился у власти уже двести лет. Нужно было устранить много беспорядка.

Я был втайне благодарен ему за это.

В ту ночь, когда закончился Кеджари, я прилетел сюда с чувством ужаса в животе. Тревог у меня было более чем достаточно: бессознательное тело Орайи в моих руках, кровь Винсента на моих руках, знак Наследника, горящий на моей спине, и целое чертово королевство на моих плечах. И все же я остановился у дверей этого замка, и воспоминания о прошлом преследовали меня.

Может быть, это делает меня трусом.

Но двести лет довольно долгий срок. Во время правления Винсента это место выглядело совсем иначе. Этого было достаточно, чтобы замаскировать худшие из воспоминаний, возникающих от ночи к ночи. И все же я никак не мог заставить себя посетить некоторые помещения замка.

Я вытащил стул и тяжело опустился, упершись пятками в угол стола. Стул слегка заскрипел под моим весом. Я откинул голову назад и уставился в потолок на серебряные плитки с выгравированными крыльями хиаджей. Уф.

— Что ты собирался делать, если бы Вейл не появился в назначенное время? — спросил Кейрис. — Перебить их всех?

— Неплохая идея, — сказал я. — Так поступил бы великий Некулай Вазарус.

— Ты — не он.

Что-то в его тоне заставило меня вскинуть голову.

Он сказал это так, как будто это плохо.

От этой мысли меня затошнило. По какой-то причине мои мысли вернулись к ночи свадьбы и обещанию, которое я дал Орайе, когда практически умолял ее работать со мной.

Мы разрушим миры, которые поработили нас обоих, и из пепла построим что-то новое.

Я придавал значение каждому слову.

Но Орайя лишь смотрела на меня с ненавистью и отвращением, и, черт возьми, я не мог винить ее за это. И вот теперь я выковыривал кровь из-под ногтей, решая, как лучше сделать себя таким же, как тот человек, который уничтожил меня.

Она всегда видела всю эту чушь насквозь.

К счастью, раздался стук, прервавший этот разговор. Кетура открыла дверь, и Вейл шагнул внутрь. Он сделал паузу и склонил голову передо мной, закрывая за собой дверь.

— Ваше Высочество.

Иногда именно мелочи помогают понять реальность ситуации.

Потрясающее заявление Вейла о верности не помогло. Но этот непринужденный полупоклон, точно такой же, какой он делал Некулаю, заставил меня почувствовать, что я на два века в прошлом, а мой бывший хозяин стоит прямо за моей спиной.

Кетура хотела, чтобы Вейл стал моим генералом. Она была хороша в исполнении, но нам нужен был стратег. И Кейрис настаивал, чтобы это был кто-то из благородных кровей — кто-то, кого уважают все те, кто не уважал меня. Чтобы сделать тебя законным королем, — сказал он.

Законным. У меня было благословение богини и уродливая магическая татуировка, от которой я не мог избавиться. И все же именно Вейл собирался дать мне эту «легетимность».

Мне было трудно забыть. Нет, Вейл никогда не участвовал в разврате так, как это делали другие. Может быть, он считал, что любовники по обоюдному согласию проявляют больше энтузиазма. Может быть, он достаточно проливал крови на службе, и это было не то, чем он хотел бы заниматься ради удовольствия.

Это не делало его святым. И это не означало, что он не смотрел на меня как на раба.

— Я прошу прощения за свое сегодняшнее опоздание, — сказал он. — Бури над морями.

— Ты не можешь управлять ветром. И я уверен, что твоей жене, вероятно, нужно было время, чтобы прийти в себя.

Он моргнул.

— Из-за Обращения, — уточнил я. Затем улыбнулся. — Кстати, поздравляю.

Глаза Вейла посуровели, сверкая, как у сторожевого пса, едва держащегося на привязи.

Неужели он подумал, что я угрожаю ей? Так бы поступил Некулай.

Но нет. Мне просто не понравилось, что Вейл обратил какую-то человеческую женщину и притащил ее сюда. Мне это совсем не понравилось.

— Все прошло как нельзя лучше — сказал он. — Она отдыхает. Ее немного укачало во время путешествия. Я хотел, чтобы она освоилась.

Его выражение лица смягчилось, и этого… этого я не ожидал. Это было странно похоже на настоящую привязанность.

Я не был уверен, стало ли мне от этого легче. Некулай любил Нессанин, свою жену. Но это не спасло ее.

— Что ж. Я рад, что вы добрались. — Я жестом указал на стол и разложенные на нем карты. — Как видишь, у нас есть над чем поработать.

ПОСЛЕ МНОГОЧАСОВОГО РАЗГОВОРА все сошлись на том, что мы находимся в полном дерьме.

Вейл считал глупым, что я согласился на сделку с Септимусом.

Он считал, что это очень глупо, что я сделал это, не обсудив его условия.

И он считал, что было чудовищной глупостью то, что я оставил Орайю в живых.

Я отмахнулся от этой критики так легко, как только мог. Я не мог объяснить, почему я принял эти решения, не раскрывая больше, чем хотел, своих истинных мотивов — мотивов, в которых не было ни капли жестокости, которую они хотели от меня видеть.

Тем не менее, реальность положения наших дел была печальной. Хиаджи не отступали. Они удерживали несколько ключевых городов. Двести лет правления сделали их могущественными. Винсент, даже находясь на пике своего могущества, не отдыхал. Он продолжал наращивать силы и сокращать численность ришан, пока от нас не осталось почти ничего.

Это означало, что наша грубая