class="p1">— Где сестренка?! — раздался голос Дадли из коридора, и в палату ввалился мальчик, сразу же кинувшийся к Ленке. От этой сцены Гермиона заплакала, ее монитор загудел, вызывая врачей, а Ленка гладила Дадли, понимая, какой же страшной была жизнь этой самой Гермионы.

— Все хорошо, Дадли, — тихо произнесла девочка, а потом тихо-тихо, одними губами попросила брата: — Погладь Гермиону, пожалуйста.

И стоило Дадли проделать эту простую операцию, как в палате на мгновение все замерло — перестала плакать кудрявая девочка, с таким неверием глядя на мальчика, что тот аккуратно обнял ее, да сильно разозлились врачи, правда, не на детей. Петунья так сильно испугалась за дочь, что теперь спала в отдельной палате по специальному распоряжению.

Выяснив у врачей состояние детей, миссис Свенсон нахмурилась, по всему выходило, что все очень непросто. Продемонстрировав какие-то бумаги руководству больницы, женщина приказала на разговор с Грейнджерами пригласить гипнотизера. То, что миссис Свенсон совсем не та, за кого себя выдает, до поры ни детям, ни Петунье известно не было.

— Это обычное наказание, — рассказывала Гермиона. — Чтобы писала красиво и чтобы не было помарок. Потом очень-очень больно было, но я справлялась.

— Тебя что, палкой били? — удивилась доктор Лена, знавшая, что пальцы в этом возрасте сломать не так просто.

— Железной линейкой, — ответила не понимавшая, в чем проблема, кудрявая девочка. — Это не самое страшное, вот если в школе оценка плохая…

— Не надо, не рассказывай, — попросила Ленка, уже все поняв просто по реакции кардиомонитора. Происходившее с Гермионой было очень ненормально, но вот как это исправлять… «Какой-то слишком демонстративный садизм», — поняла девочка-доктор. Вот причины этого… Не было видимых причин для такого, просто не было.

Пока дети отдыхали в реанимации, врачи объясняли полиции, что именно сделали с Гермионой, чем для нее закончились различные «наказания» и тому подобное, рекомендуя присутствие на допросе психиатра и гипнотизера. Распоряжение человека с такими полномочиями следовало исполнять. С этим согласилась и полиция. А вот пока надо было думать, что делать с травматическим артритом восьмилетней девочки. Пиелонефрит и цистит мисс Грейнджер были вторичными, а вот первичной оказалась мочекаменная болезнь, вызванная неправильным питанием, переохлаждением, стрессами… Стрессы, по-видимому, нарушили и работу сердца. Гермионе предстояло длительное лечение, потому что в отличие от Герании, ей помочь можно было.

***

Пока родителями и братом Гермионы занимались очень серьезные специалисты, обнаружившие именно этот показной садизм, бывший следствием гипнотической установки, Гера готовилась пойти в школу. Гермионе предстоял долгий период лечения и восстановления — несколько месяцев, что девочку скорее обрадовало. И этот факт всполошил психиатров, работавших с ребенком.

— Гера, оценки мне не важны, — что-то вспомнив, наставляла девочку новая мама — Петунья. Она оказалась очень доброй, отчего ее все чаще хотелось называть именно мамой, и Ленка не видела причин этого не делать. — Важна только ты.

— Спасибо, — улыбнулась девочка, принявшая свое состояние и семью. Все-таки врач остается врачом даже после перерождения, это доктор Лена очень хорошо поняла, несколько шокировав больничных коллег.

— Завтра мы идем в школу, — задумчиво проговорил Дадли, думая о том, сможет ли защитить сестру. О себе он не думал, зато подумала Петунья, сходив в учебное заведение и объяснив тамошней дирекции причину недопустимости физических наказаний. — Как-то там будет?

— Йогурт для Геры и бутерброд для Дадли я положу утром, — сообщила Петунья. — Дадли, после первого урока надо будет покормить нашу девочку.

— Я помню, — вздохнул мальчик, помня о том, как было плохо сестренке ко второму уроку, когда покушать было просто нечего. Правда, Дад быстро выучил, что хотя бы корочку хлеба Гере дать нужно.

Дети улеглись спать, отдыхала и Петунья, не понимавшая, как так вышло, что ей пока не надо работать — откуда-то появились страховые выплаты да пособие по уходу за больным ребенком, поэтому пока можно было просто заниматься детьми. По Вернону женщина отнюдь не скучала, пытаясь вспомнить, как появился на свет сын, но ничего пока не вспоминалось.

Новая школа была скорее плоской, отчего Дадли было проще везти коляску сестры, пытавшейся ему помочь по мере сил. Доктор Лена решала вопрос подвижности, но никак не могла его решить. Электрические коляски были или запредельно дорогие или вообще отсутствовали пока, что заставляло мучиться обоих. Вот, наконец, и класс. Ленке стало просто страшно, девочка едва справлялась с этим страхом, потому что просто не могла представить, как будет писать, а дети боли очень не любят.

Дадли погладил уже задрожавшую сестренку. Он все очень хорошо понимал, надеясь только на то, что сможет ее защитить, поэтому спокойно закатил коляску за парту, отставив стул в сторону, зафиксировал тормоза, только затем достал тетрадь и пенал своей сестренки, погладив ее по голове. Бывшие в классе мальчики и девочки с удивлением смотрели на новеньких — к чему-то готовую девочку и явно стремившегося ее защитить мальчика. Прозвенел звонок, в класс вошла чему-то улыбавшаяся учительница.

— Здравствуйте, дети, — проговорила она. — С сегодняшнего дня с нами учатся Герания и Дадли Эванс, при этом девочка далеко не все может делать сама, поэтому я прошу вас помнить, что вы люди.

— Здрасти… — придушенно пискнула Ленка, вдруг понявшая, что сейчас целиком зависит от доброй воли взрослого. Ощущение было не из приятных, но сосредоточившись на нем, девочка успокоилась.

На самом уроке начались проблемы — Ленка быстро утомлялась. Спустя каких-то двадцать минут девочка устало прикрыла глаза, а все понимавший Дадли чуть приспустил спинку коляски, вызвав этим улыбку учительницы. Почему-то все понимавшая учительница совсем не старалась унизить или оскорбить Геру, что для Дадли было внове. Только лишь прозвенел звонок, учительница даже не успела выйти из класса, когда мальчик полез за ложкой и йогуртом.

— Кале-е-ека! — прозвучал чей-то насмешливый голос, на что Ленка только грустно улыбнулась.

— Да… — проговорила девочка, глядя в потолок, и от тоски в ее голосе остановилась даже учительница. — Только не калека, а инвалид… Хотя врачи говорят: «особенная», чтобы мы не плакали. Они знают, как опасны для таких, как я, слезы. Но тебе они, наверное, нравятся, — прервавшись, Ленка всхлипнула, детское тело хотело зареветь, девочка же пока справлялась. Ее голос обрел силу. — Я не могу ходить, мне постоянно больно, ты рад? Тебе же нравится делать больно! Почему ты не радуешься? — продолжить она не успела, слезы хлынули из глаз, Дадли прижал