– Я прошу прощения, товарищ секретарь, что, быть может, был излишне груб, – осторожно начал Н. П. Евстафьев, – но я нахожу крайне несправедливыми ваши слова в мой адрес.

– Я всего лишь констатирую факты: в настоящее время вы единственные, кто не пожелал связать себя дополнительными обязательствами, – ответил секретарь.

– Да о чём вы говорите, кто как не я обеспечил новый приток сил фабрики? И сегодня это не отстающее, как вы его хотите назвать, а самое что ни на есть передовое предприятие, что в полной мере отвечает заветам нашей партии.

Евстафьев почувствовал, что снова стал заводиться. Ему даже захотелось встать и уйти, чтобы не продолжать больше этот неприятный для него разговор. Однако этот уход был бы расценен как еще большая дерзость. Он попытался успокоиться, но секретарь как будто нарочно провоцировал его.

– Так я вам скажу, кто как не вы. Вы ничего не стоите без партии. Именно партия привела вас к тем успехам, которые вы почему-то так высокомерно приписываете только себе. Я был о вас лучшего мнения, очевидно, я и остальные товарищи сильно ошибались в вас, – заявил секретарь.

– Ошибались? Мне дико слышать от вас такое! – возмущённо воскликнул Евстафьев, – в чём именно вы ошибались? В том, что фабрика под моим руководством стала развиваться с ещё большими темпами? В том, что сейчас это передовое предприятие?

– Вот вы опять всё приписываете себе, а между тем есть ещё и мы, – продолжал упрекать его секретарь.

– У победы множество отцов, поражение всегда сирота! – заявил Николай Петрович, – только не думаю я, что вы такой уж великий специалист в производстве, экономическом планировании и деловом чутье, каким хотите казаться.

Николай Евстафьев заметил, что и секретарь начинает раздражаться. Стало понятно, что этот разговор всеми правдами и неправдами необходимо заканчивать. Ещё какое-то время они продолжали беседовать, Николаю Петровичу было важно как-то сгладить углы и не позволять разбушеваться эмоциям. В конце концов тон разговора стал смягчаться, и Евстафьев поторопился уйти.

Однако этот разговор оставил у Евстафьева тяжелый осадок. До этого случая подобных прецедентов у него не было. Конечно, не всегда он соглашался с представителями партийного руководства, были и некоторые споры, но такого откровенного столкновения не было ни разу. Он был всегда на хорошем счету, даже можно сказать, он был в фаворе. Он это чувствовал и старался, как говорят, держать нос по ветру.

Первое, о чём подумал Николай Евстафьев, это о своей карьере. Пока его карьера складывалась благополучно. Теперь же всё могло измениться. Мало того, что больше ему могут просто не доверить значимый пост и вопрос с повышением относительно его кандидатуры могут уже больше никогда не рассматривать. Но могла случиться ещё более нежелательная вещь: его со временем могут сместить с занимаемой должности, а совсем в худшем случае и исключить из партии. В свою очередь исключение из партии породило бы целую цепь неблагоприятных событий.

Но даже если ситуация не зайдёт так далеко, неблагоприятных последствий всё равно не избежать. Теперь уже не будет былого отношения к нему. А значит, следовало ждать осложнений в отношении со своим руководством.

С такими неутешительными мыслями он вернулся в свой кабинет. Велев секретарше никого пока не принимать, он удалился к себе. Достал бутылку коньяка, налил стопку и тут же выпил. Потом он пару раз прошёлся взад и вперёд по кабинету и плюхнулся в своё кресло. В этот момент он вспомнил визит на фабрику делегации итальянского премьер-министра. В состав делегации входил его коллега, имеющий крупный бизнес по производству мебели в Италии, с филиалами в пяти странах Западной Европы.

По благоприятному стечению обстоятельств у них была возможность пообщаться тет-а-тет. Они оба прекрасно владели английским языком и не нуждались в переводчике, поэтому их разговор ничто не ограничивало. Они свободно делились теми или иными особенностями производства и организации своей работы. Тогда Евстафьева сильно впечатлило, как удивлялся его итальянский коллега укладу советской экономики, а точнее – тем глобальным государственным планированием, которое охватывало почти всё. Он удивлялся той прозорливости, какая должна быть у руководства предприятиями, и сетовал на то, что у руководителя в чём-то связаны руки и он не всегда может самостоятельно определять стратегию развития предприятия. Если в Италии он сам принимает решение о наращивании или снижении производства, строительстве очередных производственных мощностей, номенклатуре продукции, а так же её цене, то в случае с Евстафьевым всё это должно быть также запланировано госпланом. Тогда он высказался довольно-таки лестно в адрес Евстафьева, сказав при этом, что он, наверное, не справился бы на его месте. Также его очень удивляло то влияние, которое имеют партийные структуры. Ему было очень непонятно, почему общественная, как он считал, организация имеет такой весомый голос на предприятии, в то время как существует профильное министерство со своей структурой, к которой и относится его фабрика. Конечно, Николай Петрович пояснил своему итальянскому гостю, что партия в СССР, в силу её исторического значения, является руководящей и направляющей силой, закреплённой в конституции. Однако после этого разговора Евстафьев и сам стал задумываться о справедливости такого подхода, когда он вынужден подчинятся обкому и главку одновременно. Как-то впечатлил его этот разговор, что-то стало переосмысливаться им в его мировоззрении. Впрочем, реальность продолжала оставаться такой, какой она была. С течением времени противоречия стали накапливаться и в этот раз достигли, так сказать, точки кипения.

Сегодняшний разговор в свою очередь послужил дополнительным толчком к тому, чтобы по-новому взглянуть на некоторые догмы. Он вдруг вспомнил, как совсем недавно к нему приходил его друг Александр Голубев. Как он упрекал его в слепом служении режиму. Быть может, действительно реализация человека должна лежать выше следования зазубренным догмам и постулатам. Евстафьев захотел по-иному взглянуть на ту просьбу, с которой Голубев тогда пришёл. И это иное видение стало казаться ему привлекательным. Он даже на какой-то момент постыдился своего тогдашнего поведения. В конце концов, можно было бы, по крайней мере, просто взять почитать, что написано в этих мемуарах. Но теперь он был готов и к тому, чтобы взяться за переправку их за границу. То, что раньше ему казалось чуть ли не предательством, стало рассматриваться им уже как гражданская позиция.

Отвлекшись от мыслей, он поднял трубку телефона и связался с секретарём. Он захотел выяснить, не спрашивал ли его кто-нибудь. Выяснив, что его никто не спрашивал и не звонил, он тут же связался с Голубевым. Узнав, где он сейчас находится, Николай поспешил к нему.

Александр довольно радушно встретил Евстафьева. Казалось, что между ними и не было столь горячих разногласий совсем недавно. Они просто встретились как старые добрые друзья.

– Я очень рад тебя видеть, – сказал Александр.

– Я тоже, – ответил Николай.

Их разговор сначала был как бы ни о чём. Простой обмен вежливыми фразами, на тему «как дела». Они разговаривали, словно не виделись больше года и им много есть о чем поговорить. В конце концов Евстафьев перешёл к делу.