— В Берхтесгадене четырнадцать гостевых комнат, но на эти выходные приглашены только вы четверо, — сказал Кеттнер, и в голосе его прозвучало предостережение. — В каждой спальне есть индивидуальная ванная комната. Ужин будет подан ровно в восемь часов. — Он остановился под огромной лестницей и принял командную позу, как будто приготовился к фотосъемке в каком-нибудь берлинском журнале Nacktkultur.[9]Я почувствовал, как остальной персонал дружно затаил дыхание.

— И еще одно, — Кеттнер полез во внутренний карман мундира и вытащил оттуда несколько листков с отпечатанным на них текстом. — Это инструкция. Фюрер настаивает на том, чтобы его гости соблюдали ее все то время, что находятся под этой крышей. Он вручил по листочку каждому из нас. Я заглянул в свой и прочел следующее:

Инструкция для посетителей

1. Курение запрещено, особенно в спальных комнатах.

2. Запрещено разговаривать со слугами или передавать из резиденции слугам любые предметы или записки.

3. К Фюреру всегда надлежит обращаться именно так, и говорить о нем в третьем лице как о «Фюрере», никогда не употребляя слов «герр Гитлер» или любой иной титул.

4. Гостьям запрещено избыточно использовать косметику; ни в коем случае они не могут наносить лак на ногти.

5. Гости должны появиться в зале в пределах двух (2-х) минут после того, как прозвучит сигнальный колокол. Никто не может садиться за стол или покидать помещение до тех нор, пока Фюрер не сел или не вышел.

6. Когда Фюрер входит в помещение, никому не разрешается сидеть.

7. Гости должны удалиться в свои комнаты в 11 часов вечера, если только Фюрер специально не попросит их остаться.

8. Гости обязаны оставаться в настоящем крыле, и ни в каких случаях не могут входить в личные покои Фюрера, в помещения офисов, в место расположения офицеров СС или в бюро политической полиции.

9. Гостям решительно воспрещается обсуждать свой визит с посторонними. Распространение информации о личной жизни Фюрера будет караться строжайшим образом.

На листе было еще несколько правил и приложений подобного рода; прочтение всей инструкции в целом поставило передо мной один вопрос — как провести этот уикенд и остаться в живых. Дело в том, что я находился в резиденции под фальшивым предлогом. Мои документы были вполне настоящими, но в «Таймс» я уже не работал. На самом деле, они выпихнули меня оттуда с волчьим билетом, а произошло это из-за небольшого недопонимания по поводу перерасхода командировочных во время поездки в Ниццу. Я приехал увидеть Грету.

Впервые я встретил Грету Кель в отеле в Вене, еще до того как она отправилась работать горничной сюда, в Берхтесгаден. За то время, что я находился в Вене, мы достаточно хорошо узнали друг друга и стали любовниками. Ближе к концу месяца я предложил ей уехать со мной, но, подчиняясь велениям своей собственной судьбы, она отклонила мои притязания, приняв предложение о переводе в некую занимающуюся санитарией компанию в Баварии. В течение последующих недель ее лицо преследовало меня во сне. Я знал, что мы должны быть вместе, но мне было необходимо убедить ее в этом: так велело мне сердце. Однако письма мои, отправленные на адрес агентства в городе, возвращались нераспечатанными.

К счастью, моя журналистская выучка меня не подвела, и я нашел адрес ее родителей в Зальцбурге. Мистер Кель сообщил, что его дочь стала убежденной фашисткой и мечтала служить Фюреру, но его жена запретила ему делиться со мной деталями ее карьеры.

Дальше было уже просто — я пришел в агентство, подольстился к даме, управляющей офисом, намекнув, что хотел бы написать о ней статью, и вызнал, что Грета пошла работать в Резиденцию. У меня все еще хранился членский билет Союза журналистов (хотя членство и было аннулировано), и мне удалось добиться кое-какого содействия, хотя и не без некоего элемента шантажа в процессе, — в общем, все это кончилось тем, что я оказался в списке тех, кто ожидал приглашения в Берхтесгаден.

Вот так я и прибыл в частную резиденцию Гитлера, — с поддельными документами и легендой, которую можно было развалить с помощью одного простого телефонного звонка, — решительно настроенный заполучить обратно девушку, которую потерял в том венском отеле. С первой проблемой можно было разобраться, получив доступ к месту расположения персонала, куда нам было строжайшим образом запрещено проникать. После этого мне предстояло убедить в своих добрых намерениях саму Грету — так, чтобы она не подняла тревогу и чтобы меня в результате не отдали на растерзание охране СС.

Была у меня и еще одна причина беспокоиться. В доме, подчинявшемся удушающим законам допустимого поведения, человек не мог расслабиться ни на секунду, и я, будучи клиническим пациентом с синдромом Туретта,[10]переживал, что стресс, тоска и беспокойство, вызванные окружающими условиями, вызовут очередной приступ.

Я страдал от синдрома Туретта в течение шести лет, с восемнадцатилетнего возраста. Это наследственное неврологическое заболевание, которое проявляется в непроизвольных движениях, тиках, гримасах, хлопках руками, гавкающих звуках, подпрыгивании, подергивании, плевках и в неконтролируемом выкрикивании оскорблений. Об этой болезни, самой асоциальной из всех возможных, помимо того, что я рассказал, известно совсем мало. Можете догадаться, что я молился, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из персонала герра Гитлера, будучи в припадке.

Обнаружил я еще и то, что припадки могли вызываться определенными видами пищи и тянуться несколько дней напролет. В такое время я был способен пораниться сам или поранить других людей. Я принял решение быть крайне осторожным в еде во время уикенда и вообще есть как можно меньше.

В моей комнате лежал подписанный экземпляр «Майн Кампф» и несколько французских порнографических книжек, привезенных из Парижа. Висящий над большой твердой кроватью зловещий портрет Гитлера диктовал атмосферу всей комнаты. Я прошел по коридору навестить маленького берлинского npecca Trauie Швеннера и обнаружил, что его комната и моя были похожи как две капли воды — вплоть до покрывала с ручной вышивкой на кровати. Полотенца в ванной были сложены тоже в точности, как у меня.

Швеннер не испытывал совершенно никакого желания находиться там, где находился. Его пригласили по настоянию Геббельса, и он просто никак не мог отказаться. Подобно мне, никаких иллюзий в отношении нашего хозяина он не питал. Он точно так же видел и неистовое идолопоклонство моторизованных толп, и избиения людей на улицах. Однако мы оба были при этом наблюдателями, потому что рядом шла своей дорогой большая история, нам не подчинявшаяся, и нам нужно было просто выжить, чтобы остаться свидетелями.

Наша группа — одна из многих подобных групп, организованных для посещения резиденции в том году, — была набрана с целью заставить нас распространить слухи о добрых деяниях Гитлера. Для осуществления этой цели мы должны были провести всю субботу, слушая цикл скучных лекций, читавшихся различными высокопоставленными экспертами по пропаганде. На следующий день ожидались еще лекции, а уезжать нам предстояло вечером в воскресенье. Но моим твердым намерением было исчезнуть под покровом темноты и забрать Грету с собой.