в «Российской газете», что само по себе стресс круглосуточный. Обстоятельства обморока таковы: в шесть утра пошёл в туалет, а на обратном пути рухнул в коридоре. Вперёд упал, мордой в пол просто. И лежу. Хочу встать, но не могу, ни рук, ни ног не чувствую. Вообще. Змейкой пополз к комнате. Как-то забросил себя на кровать. Лежу. При этом чувствую частый пульс, дикое сердцебиение, от которого аж дыхание перехватывает и грудная клетка трещит.

Придя в себя, измерил давление. А оно какое-то совсем дурацкое, типа 100 на 60. У меня такого быть не могло. Сказал утром маме – а ей уже не до чего. Ну, говорит, ты объелся просто снижающих давление таблеток. А я, надо сказать, их действительно нажрался, потому что маму застукал за курением на лестничной площадке утром и, в общем, в шок пришёл полнейший от этого дела. Разнервничался и всё такое… а мне ж работать надо.

Тогда я работал в отделе культуры «Российской газеты». Это, думаю, последняя моя журналистская работа. Больше никуда устраиваться не хочется. Слава богу, и соблазна такого нет: из-за кончины бумажной прессы и плохой монетизации интернет-СМИ.

А работа в «РГ» – это настоящая работа. Мне лично вменялось в обязанность каждый день ходить в редакцию, а иногда и дежурить по номеру, а дежурство – это одиннадцать часов как минимум, причём не отойти никуда. Повезло, что обморок у меня случился в праздничные дни накануне Восьмого марта.

Через сутки давление у меня поднялось, всё вроде нормально, но мне очень трудно было ходить по улице, особенно тем быстрым шагом, к которому я привык за всю жизнь. Дико сдавливало в груди. И так несколько дней. Мама говорила, что меня надо записать в поликлинику и обследовать полностью. Но ей, повторюсь, не до того, она сама уже довольно слаба, а вскоре даже вставать перестанет. Я наконец плюю на всё и иду в платную на Фрунзенской, где жалуюсь на такие вот симптомы. Отправили на ЭКГ. Никакого инфаркта, результат – хороший, только вот пульс частый. Спросили про стул («фиг знает, какой, обычный, наверное», удивился я), помяли живот, ничего не заподозрили. Мне в итоге ставят ничего не объясняющий диагноз «вегетативная дисфункция», прописывают что-то от сердца и для сосудов. Я пью таблетки, отлёживаюсь дома, праздники заканчиваются, я выхожу на работу в «РГ», и всё вроде в порядке со мной. Вкалываю, устаю, всё как обычно. Всё вроде бы как обычно. Но вот – начал задыхаться на лестнице. Раньше я бегал по лестницам легко, лифты презирал. В здании «Российской газеты» к тому же лифты такие медленные, капризные, что действительно проще пробежаться. Не получается, грудь давит. Я грешу на курильщиков на лестничных площадках. Там действительно дымина всегда. Но, в общем, это всё не представляется какими-то серьёзными проблемами. Правда, пить я бросил совсем – даже шампанское на наших фуршетах на работе.

В апреле из «Российской газеты» я уволился. По личным причинам, – мне очень не нравилось, как наша начальница Я. Б. делает из меня идиота, а у неё это метод взаимодействия с сотрудниками, – и профессиональным. Профессиональные причины простые: писать не дают. То есть дают, но очень мало. А я привык много, и придумывать всякое разное. И считать, что то, что я придумываю, может быть интересно читателям. Да, блин, читателям, не мне лично. Я не могу сказать что в «РГ» я писал какую-то ерунду или… Иногда действительно интересные темы попадались. Похороны Хворостовского – читалось на сайте очень хорошо. Мне даже повышенный гонорар за него выписали.

Мне доводилось поднимать темы, может быть, не очень страшно серьёзные и проблемные, но какие-то такие, знаете, неприятные, как камушек в ботинке. Например, про перевозку музыкальных инструментов в самолётах. В очередной раз какой-то «Аэрофлот» или фиг помнит какой ещё мощный игрок рынка что-то там запретил – чуть ли не флейты и прочие мелкие инструменты приказано было сдавать в багаж. А по-хорошему инструменты вообще никакие сдавать нельзя, их бьют и портят, даже если они в жёстких кофрах.

Авиакомпании уже давно ведут странную негласную борьбу с музыкантами – которым возить свои инструменты всё труднее, потому что политика авиакомпаний непредсказуема.

Крупные музыкальные инструменты – виолончели, контрабасы и т. п., давно уже летают по билетам, как люди… Музыканты жалуются на то, что подчас невозможно угадать – пустят ли тебя в салон с инструментом, или потребуют серьёзную доплату, или вообще заставят сдавать в багаж.

Художественный руководитель музыкального театра «Геликон-опера» Дмитрий Бертман считает, что новый запрет, если он вступит в силу, ставит под вопрос гастрольную деятельность музыкальных коллективов вообще. «Это просто остановит всё, – уверен Бертман, потому что – ни один музыкант не сдаст инструмент в багаж – это часть его тела, его жизни».

…нежелание авиакомпаний отличать хрупкий и дорогой музыкальный инструмент от простой сумки или чемодана говорит о некомпетентности людей, разрабатывающих такие правила. «Люди зарабатывают всю жизнь на эту скрипку, и это личная собственность музыканта или собственность оркестра. Это огромнейшая ценность – инструменты. Я даже не говорю про Страдивари, Гварнери… великие музыканты, которые гастролируют, никогда в жизни не смогут с этим инструментом выехать, получается».

Пока музыкантов авиакомпании медленно прижимали, они находили какие-то выходы из ситуации и мирились с новыми неудобствами и рисками. Но блоги музыкантов в соцсетях каждую неделю пестрят постами о том, кому какой инструмент какая авиакомпания испортила и как не удалось – или, реже, удалось – получить компенсацию.

Наталья О'Шей, лидер популярной рок-группы «Мельница», выступающей в СНГ, Прибалтике и Израиле, вспоминает, как «гитару в багаже сломали. Отсудить у компании ничего не удалось, потому что поломку обнаружили не сразу, не в аэропорту. Инструмент был дорогой, «эндорсерский» (то есть предоставленный фирмой-производителем. – Ред.), и, к счастью, его удалось починить. Но с тех пор у нас супержёсткие и супертяжёлые флайт-кейсы. Есть у нас специальный шкаф для трех гитар, сделанный в Англии по спецзаказу. Мы регулярно платим за перевес и негабарит, но зато этот шкаф значительно сложнее бросить или уронить».

Решение, подходящее для стадионной рок-группы, не может устроить исполнителей академической музыки, по финансовым соображениям в том числе. «Музыканты – люди не самые богатые, классика – это не шоу-бизнес, это, скорее, гордость страны. Исполнительское искусство наравне с балетом – это одно из немногих, что держит нас еще в авангарде во всем мире», – говорит заслуженный артист России виолончелист Борис Андрианов, называя новое решение о запрете «бредом». …В любом случае «один-два скрипача, да даже целый оркестр, не сделают погоды на рейсе… Пожалуйста, пусть они ужесточают свои правила, но пусть это касается баулов, сумок, чего угодно, но не музыкальных инструментов. Мне кажется, это надо