прям целые рассказы. Особенно летом, когда я жил в Юрмале или в деревне в Рязанской области. А там масса впечатлений и времени свободного навалом. За пару лет я исписал всю эту книжку. В подростковом возрасте, конечно, забросил – тогда всё забрасывается подальше, что из детства. Потом, во взрослом состоянии, где-то наткнулся на дневник, раскрыл с опаской, полистал – думал, слёзы стыда навернутся. А вот ни фига! Некоторые текстики вполне показались симпатичными, с юмором и остроумными наблюдениями. Надо ж, какой я ребёнок-то был способный, подумал я. Куда что девается…

Как и многие люди моего поколения, я не знал, что делать после школы. Где учиться, кем работать. Теоретически смутное желание что-то писать, разговаривать по-иностранному было, не ослабевало, но что это, к чему это всё приложить? В иняз только по блату берут, пугали мама с бабушкой. Но ведь и правда в любом случае со школьным английским туда не поступишь. После школы я никуда и не поступил, пошёл работать. Курьером в банк. По блату. На отличную, для ничего не умеющего юноши-раздолбая, зарплату. Год до армии был.

После года в банке я снова попытался поступить в Полиграфический институт на редакторский факультет. Срезался на истории.

Плюнул на всё и попросил маму тупо заплатить за меня в платном институте, который и закончил. Я рад, что там учился, поскольку мы очень серьёзно изучали английский язык и второй по выбору (я взял немецкий, на котором говорю и читаю до сих пор).

«Прокачанный» английский мне помог в журналистской профессии – когда я решил вернуться к своей детской мечте, проработав года три в банке на всяких побегушечных должностях. Был офисным планктоном, когда это ещё не было мейнстримом. Даже термина такого не было. Но именно таковым я себя ощущал – инфузорией, которая мечется по офису или по всей Москве с папочкой, набитой договорами купли-продажи акций, которые мне не принадлежат, за деньги, к которым я не имею никакого отношения, и качество моей работы никак не сказывается и никогда не скажется на моей зарплате.

В смысле музыки я всегда держал нос по ветру. Читал журналы – от «ОМа» и «Ровесника» до Music Box. Пасся на Горбушке. Брал там у знакомых продавцов ящик новинок на неделю под залог, на следующих выходных обменивал. Слушал все новинки, приучался к джазу. Когда пришёл в музыкальную журналистику, оказалось, что интервью на английском очень востребованы, а я как раз свободно говорю. Ну и стал печататься. Вот вкратце, как я стал музыкальным журналистом. Не знаю, кому может быть интересен и полезен мой опыт – его не повторишь уже.

Но вся эта профессиональная моя деятельность, как ни странно, имеет отношение к болезни. Я комплексовал, что у меня не идёт настоящая карьера. Не могу устроиться в штат приличного издательства. А если и могу, то с какими-то осложнениями, с какими-то дополнительными фокусами, бюрократией, неинтересными обязанностями. Я не очень понимал, что вся эта журналистика, культурная в первую очередь, уже на ладан дышит.

Нет, это даже смешно вспоминать: боялся, что красивая девочка из какого-нибудь богатого издательского дома Conde Nast меня отошьёт, потому что у меня зарплата меньше, чем у них там. И вообще у меня работа не звёздная, и я почти всё время на фрилансе. И отшивали, кстати. Только, разумеется, зарплата тут ни при чём, они и не в курсе были, сколько у нас там чего, чёрного-белого плюс-минус гонорары-премии. Просто когда ты так к себе относишься, как ко второму сорту, то и женщины это чувствуют. Им и в штатное расписание заглядывать не нужно. Сейчас я от таких комплексов избавился. Наоборот, я крут, что пишу о чём хочу, живу с этого. Вот целую книгу накатал, как видите.

К этому тексту, который начался как серия отчаянных постов в фейсбуке, я тоже с самого начала профессионально относился – чтоб читать можно было всем. Чтоб чётко и ясно.

В общем, писатель или не писатель, способности или нет, но тот детский дневничок мне прокачал скилл, как сейчас говорят. То есть развил и укрепил способность писать о чём угодно быстро и внятно. Это и стало моим ремеслом. В школе за него платили пятёрками за сочинение, во взрослой жизни – гонорарами. Или даже – зарплатой.

То, что я меломан, это, безусловно, влияние семьи. Поющего деда и играющей на фортепиано мамы. Мама играла для себя и для гостей. С годами всё реже и реже, но всё-таки иногда её пробивало сесть за инструмент. Сет-лист обычно был такой: «Лунная», полонез Огинского (ля минор), «Метель» Свиридова, вальс Шопена до-диез минор. Последнее – одно из самых моих любимых произведений вообще. Я его собираю до сих пор в разных исполнениях. Мать, понятно, не виртуоз, но её прочувствованная игра у меня до сих пор в ушах. Жаль, что запись так и не сделал. Правда, наше пианино «Родина» в последние лет десять звучало не очень (сейчас я его отдал одному коллеге, у которого две прилежные дочки, которые отлично играют, пианино слегка починили, и оно зажило новой жизнью). А когда-то звучало очень даже.

Никогда терпеть не мог так называемую советскую эстраду. Всегда, правда, смотрел «Песню года» и прочие телеконцерты. Магнитофона в доме не было, был проигрыватель «Аккорд» у мамы и её коллекция грампластинок – в основном пианисты и Пугачёва. Запиленные этим адским «Аккордом». Ещё – польское издание Билли Холидей и советская лицензия дуэтного альбома Диззи Гиллеспи и Оскара Питерсона. Я тогда не подозревал, что камерный джаз, особенно би-боп, хар-боп и кул, станет моей любимой музыкой. Тогда я любил всякие ретро-песни. «Веселится и ликует весь народ» – «Попутная песня» Глинки и Кукольника тогда часто звучала в кино и по телевидению. Мне прям очень нравилась. Форма, наверное, привлекала. Хотя я такого термина не знал. Из-за формы же этой зафанател от песни Don’t Stop Me Now (Queen)[1]. Подумал: вот ведь настоящая музыка, как там части меняются, почти как в симфонии! Ну ерунду подумал: не в симфонии, а в сонате! А их же «Богемская рапсодия» – это соната и есть. Просто со словами.

Лет в тринадцать я открыл для себя рок-музыку. Копил деньги на магнитофон. Бабушка хваталась за голову: «Купим ему магнитофон – он учиться перестанет!» Бабушке как педагогу почему-то было невдомёк, что интерес к учёбе пропадает из-за плохого преподавания всякой ерунды, а не из-за магнитофона. Как бы то ни было, но магнитофон я купил. По иронии судьбы, первую нормальную запись импортного музона мне сделал как раз таки ученик моей бабушки. «Железная» советская кассета на 60 минут, с одной стороны – Modern Talking, с другой – Greatest Hits, Queen.