«Сантьяго Бернабеу», «мадридисты» выбили в нем все стекла, а футболисты лежали на полу, закрыв головы руками, осыпаемые звенящими осколками. Сегодня уже не то, но игроки из Каталонии в Мадриде идут в раздевалку с каменными лицами, погруженные в себя — ни дать ни взять солдаты, отправляющиеся на войну. В Барселоне же белостеклянную тушу автобуса «Реала» встречают воплями «Mandril, mandril! Ovejas, ovejas!». «Овцы» — презрительная кличка «мадридистас». Их снежно-белый автобус подъезжает к сине-гранатовому жерлу «Ноу Камп» словно чужеродное создание из иного мира. Однажды один модный дизайнер, которому поручили сделать новый дизайн синегранатовой формы, ввел туда новый и чрезвычайно, на его взгляд, изысканный элемент — тончайшую белую полоску. Дизайнер был проклят и изгнан, а святотатственная форма чуть ли не сожжена. Чтобы никто не мог видеть этого позора — белого рядом с сине-гранатовым…

Знаменитый португальский футболист Луиш Фигу как-то сказал, тщательно подбирая слова: «В футболе множество неприятных вещей. Но ничего нет страшнее, чем перейти из „Барсы“ в „Реал“. Или наоборот. Ты становишься Иудой». Великий футболист, перебравшийся из Барселоны в Мадрид, он на себе испытал все прелести такого действа. Даже в Мадриде он передвигался только с охранниками. В Барселоне же пытались поджечь его дом. Во время игры на «Ноу Камп» в него бросили бутылку виски и свиную голову. А когда каталонские болельщики прорвали полицейский кордон, Фигу вынужден был бежать от фанатов, вчера еще поклонявшихся ему. Знаменитая радикальная группировка барселонских болельщиков «Boixos Nois» провела акцию ритуального сжигания футболок Фигу за пределами города, которую снимало местное телевидение…

Мать слушала с улыбкой, отец с некоторым изумлением — оба они от футбола были совсем далеки. Но тут-то дело было не в футболе, не в ударах ногой по мячу, а совсем в ином — в страстях и заблуждениях человеческих.

— Ты что — болельщик «Барселоны»? — решил уточнить отец.

— Я? Нет, для этого я слишком хорошо знаю, чем обычно оборачивается борьба с империализмом. Трогательные интеллигенты, заботящиеся о своих культурных корнях, неминуемо начинают выступать «за отделение цивилизованных развитых регионов Северной Италии «от мафиозного нищего юга». А романтичные каталонские сепаратисты морщатся от того, что им надоело кормить «отупевших от бесконечной сиесты дармоедов из Андалусии», которые мало того что ленивые нищие, так еще и «полуарабы»… И расширения своих прав, оказывается, невозможно добиться без унижения других? Если нет боязни, что империя тебя накажет, можно глумиться. Как сказал мне один знакомый, испаноязычных в Каталонии скоро обяжут вешать отличительный знак на рукав.

— Ну, это преувеличение, — улыбнулся отец. — И сильное.

— Да, но ведь дети испаноговорящих, живущих в Барселоне, не имеют теперь возможности учиться здесь на испанском языке. Вообще, мне сдается, в идее каталонской независимости есть банальная политическая спекуляция. Пляска с бубном и искусственное разжигание страстей на пресловутом трехвековом угнетении каталонской культуры. Угнетение давным-давно закончилось, но… Во-первых, извольте расплатиться с нами. Во-вторых, теперь мы свою уникальность будем внедрять всеми имеющимися средствами, в том числе и насильно… И цель здесь понятна. Что мы ее не знаем? Чем больше автономии, тем больше возможностей у местной власти плодить кормушки для себя и близких — местечковые министерства и институты, иностранные представительства и прочая, и прочая. Молодые особи с некрепкими мозгами тем временем расписывают заборы экстремистскими надписями и жгут на улицах портреты короля и испанские флаги… А группа местных старшин на этом фоне хапает все больше и больше…

— Совершенно украинская ситуация, — вздохнул отец.

— Вот именно. Со своими тараканами. И уже в ход идут идеи о превосходстве каталонской нации, которая может позволить себе все — ей, видите ли, положено за годы угнетения… А скажи каталонцу, что тут сейчас ущемляют права испаноговорящих, он тебе скажет, что это не проблема каталонцев. Вот так изящно. Они замкнулись в своих проблемах и считают, что имеют на это полное право, даже когда задевают или обижают других. Они уверены, что им можно, им простительно, это справедливо и нельзя осуждать… Можно в разговорах между собой презрительно называть остальных испанцев «потомками андалусской цыганвы» и принципиально не переходить на испанский в разговоре с ними. Это принципиальное «непонимание» языка «поработителей», хотя этот язык один из самых распространенных в мире… Зато со счастливой улыбкой говорить на жутком английском…

— А ты помнишь, что писал об испанском сепаратизме Хосе Ортега-и-Гассет? — негромко спросила мать. — Еще в 1920 году? — Мать преподавала много лет в университетах. И потому ее реплики зачастую носили академический характер. Но эта тема не была для нее сугубо умозрительной. Несколько последних лет она провела в университете Братиславы, а известно, что отношения словаков с чехами, которых словаки называют немцами, весьма напоминают отношения испанцев и каталонцев.

— В «Дряхлеющей Испании»? — вспомнил Ледников.

— Да.

— Ну, не буквально…

— А писал он, что каталонцы жалуются на угнетенное состояние, хотя они самый привилегированный народ Испании. Но нынешняя Испания одряхлела и не может предложить нации ни грандиозного проекта, ни великих предприятий, ни чудесных идеалов… И в такой ситуации неминуемо возникает вопрос: а стоит ли нам жить вместе? Ибо жизнь — движение вперед, направленное от настоящего в будущее. И только бледных отзвуков пусть и великого, и героического прошлого тут недостаточно. Ну, что-то в таком духе, — махнула рукой, словно стесняясь чрезмерного пафоса, мать.

— Пусть так, но самим-то нужно отвечать за себя, за то, что вами двигает… При этом, наверное, нужно еще оставаться приличными людьми. А то все и всех засовывают в свой узколобый национализм, как в испанский сапог. И попробуй в нем уйти далеко.

Глава 4

Poner sal en la mollera

Насыпать соль на затылок (вправлять мозги)

В какой-то момент он, видимо, заснул. Потому что вдруг увидел в дверном проеме чью-то фигуру и никак не мог понять, откуда она взялась. Человек несколько раз негромко стукнул в распахнутую дверь.

— В чем дело? — по-испански спросил Ледников. — Кто вы? Что вам надо? — Подобные загадочные визиты не нравились ему по определению.

Негромкий женский голос ответил по-русски:

— Это Лера… Согдеева…

Вот так. Всего-навсего. Ледников спустил ноги на пол, пригладил волосы.

— Только не включайте, пожалуйста, свет! — предупредила она. Вот только этого и не хватало — сидеть в темноте. — И к чему такая таинственность? — раздраженно спросил Ледников.

— Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе.

— Кто?

— Я вам сейчас расскажу…

— А это обязательно — мне рассказывать? Я что-то не помню, чтобы обещал вам помогать…

— А мне больше не к кому обратиться.

— И вы думаете, это меняет дело?