ученье попёрся, а Васька, Володька с Никишкой ещё малы!» — с болью на душе высказывался он. И чтобы иметь какой-то денежный доход, он нанялся от общества чистить проруби, а их в селе по озеру восемь и плюс большая — платьевая.

Стоит зима, давит землю стужа, крепким обручем сковал мороз воду на озере, образовав толстенный лёд. Днями и ранними утрами, когда люди ещё спят, а Василий Ефимович, вооружившись топором на длиннющем топорище и саком для выловки ледней из проруби, уже трудливо хлопочет около прорубей, обкалывая и обтёсывая края их от намёрзшего за ночь льда, чтобы к раннему приходу баб с вёдрами за водой, всё было чисто и доступно для воды. Чистя проруби, он немало натуженно трудился, выволакивая из прорубей на берег громадные льдины и вылавливая саком ледяную окрошь. Вместе с потливым трудом, он немало принял на себя и давящей силы мороза, приходя домой весь заиндевелый, с намёрзшими на усах сосульками. В первых числах марта зима сдала, повсеместно наступила оттепель. Василий Ефимович, из-за тёплого времени имея возможность отдохнуть от прорубей (их уже не сковывали морозы), отсиживался дома. К нему в дом гостем для беседы навестился Иван Трынков.

— Ты, Иван Васильич, когда думаешь собирать картошку-то за сторожье церкви? — спросил Василий Ефимович Трынкова.

— Да как-нибудь соберусь, всё времени не хватает, — равнодушно ответил Иван, не собиравший с жителей села за свой труд уже года за два, хотя времени у него для этого было более чем предостаточно. — Да ведь, вот голова, Василий Ефимович, у меня своя-то картошка, что я осенью-то нарыл, вся перемёрзла в яме. Я полез в яму-то, чтобы проверить её состояние, а она под ногами-то шумит, как голыши, а теперь в тепло-то оттаяла и сделалась вся дрыжжом: в руке пожмёшь картошку-то, а из неё как из спрынцовки вода сикает! — невозмутимо о потере добра с улыбкой оповестил Василия о своей перемёрзшей в яме картошке Иван.

— А ты бы поскорее перебирал её в яме-то! — порекомендовал Василий Ивану.

— Нет уж, видно: что с возу упало, то пропало. После драки кулаками не машут! — с безразличием к добру отозвался Иван.

— Садись с нами чаёвничать! — пригласил Василий Ефимович Ивана за стол чай пить.

— Нет, спасибо, не хочу! — отказался Иван.

— А ты садись-ка, нечего стесняться-то: чай с мёдом и кренделями! — нахваливал настолье Василий.

— О, тогда разве чашечку, давайте за компанию выпью! Дело в народе-то бается: где кисель, тут я и присел! — под шутливую пословицу присел к столу Иван.

— У нас в семье укоренилась какая-то безалаберщина, и не поймёшь, кто чего куролесит: Колька с Гришкой постоянно дерутся меж собой, бегают друг за дружкой, сломя голову, то Колька от боли орёт, а Гришка от удовольствия хохочет, то Колька, наслаждаясь болью Гришки заливается, смеётся, а Гришка, прыгая на одной ноге, ревёт от боли.

Савельевы-ребятишки, сидевшие за чаем, весело, поджав животы, рассмеялись.

— Ну, я тут с вами заболтался, пора и домой идти! — спохватился Иван, поднимаясь с места из-за стола, где он успел уже выпить три чашки чая. — Да, бишь, в потребилку, бают, всего понавезли, пойду, погляжу, приценюсь, может чего и подобрать придётся! Всего скорее топор себе куплю, ребята-дьяволы весь топор у меня иззубрили! Оглоблю обтесать стало нечем. Ты, Василий Ефимович, не выручишь ли меня на целковый?

Сначала было Василий, отнекавшись, хотел отказать, а потом, умилостившись, дал Ивану рубль в долг. «Вот какой надоедливый, так и выклянчил рубль — у мёртвого вытяжнет!» — не обращаясь ни к кому, высказался Василий Ефимович, как только Трынков, выйдя из избы, захлопнул за собой дверь.

В один из тёплых и тихих дней марта месяца Василий Ефимович запряг Серого в сани, отправился по селу собирать картошку за работу по очистке прорубей. Для помощи он взял с собой Ваньку, у которого в учёбе были каникулы. Не хотелось Ваньке вместе с отцом поочерёдно заходить в каждый дом села и просить людей, чтобы они насыпали ведро картошки и выносили на дорогу для ссыпки её на сани в воз. Как-то стеснительно чувствовал себя Ванька при обходе домов, и на улице Мочалихе он отказался от обхода, предпочитав оставаться около воза. Отец сам оповещающе обходил дома. Собранную картошку, около двух возов, ссыпали в подпол. И после сбора картошки, Василий Ефимович продолжал навещать проруби, и заледеневшие от морозов-утренников проруби, так же, как и ранее, старательно очищал ото льда. В один пригожий, по-весеннему тёплый день, когда с крыш построек звенела торопливая капель, и на солнцепёке безжизненно отваливались от своих мест сосульки, Василий Ефимович, наверное, в последний раз за сезон, утречком благоустраивал проруби, оторвавшись от дела, стал наблюдать, как одинокая ворона с облинявшим крылом, едва держав в воздухе, слетев с кола чьего-то огородного забора, сделав несколько замысловатых бесцельных виражей в полёте, снова уселась на том же колу. До его слуха из поля донёсся радостное пение первого прилетевшего жаворонка. Вдруг до слуха Василия Ефимовича донеслись звуки истошного крика и плача, которые неслись из Шегалева.

— Что это там за тревожный крик и шум? — спросил он у мимо проходившей бабы.

— В Шегалеве Васюниных раскулачивают, — с печальным видом объяснила баба.

На заседании актива сельского совета было решено приступить к раскулачиванию в первую очередь Васюниных и Лабиных, так как для конторы правления вновь созданного колхоза спонадобилось помещение, и лучшего, как каменного дома Васюниных «актив» не подыскал, а двор Лабина Василия Григорьевича спонадобился для колхозного скота — лошадей и коров. Комиссия в составе председателя сельсовета Дыбкова И.В., пред. колхоза Федосеева, активистов Слигузова Степана, Купряхина Михаила (Грепа), Саньки Лунькина, Ковшова Мишки и Пайки утром этого дня пришла в каменный дом Васюниных, и Грепа громко и приказно провозгласил хозяевам дома: «Выметайтесь!». Самого хозяина дома Ивана Васильевича дома не было, по чьему-то сострадательному оповещению он ещё ночью скрылся из села в неизвестном направлении. Дома были хозяйка дома и старики: её свёкор и свекровь. Дедушка хотел было сопротивляться, стал упираться, нехотя расставаясь со своим домом — насиженным местом. Мишка с Санькой «занялись» дедушкой, а Грепа с Пайкой занялись обследованием внутренности дома, подыскивая, чтобы из вещей хозяев отобрать и оставить для себя. Грепа смотрел, чтобы вся мебель осталась колхозу, а Пайка, шныряя по чулану, в шкафу обнаружил бабью спринцовку и, раззарившись и вздумав её присвоить, бесцеремонно сунул её себе в карман. Мишка Ковшов, при содействии Саньки Лунькина, бесцеремонно схватили деда за лапоть и с силой выволокли его в сени,