Твоя сестрица пришла ко мне на работу, вынула из сумочки ножичек и стала угрожать, что разрисует мне физиономию, если я не оставлю в покое бедного мальчика. Я пересказываю как помню, она ругалась, как сапожник. Так что, катитесь оба, ты — нищеброд, а она — ссу…

Договорить я ей не дал, затащил лахудру в ванную и облил водой, визжала как свинья. Вышел, а ее дружка и след простыл.

Глава 5 Помочь нельзя, отказать

Кажется, звякнула калитка, папа пришел. Жолдаяк сразу забрехал, закашлял, будто немощный дед. Любимый пес папы. По семейной легенде, папа нашел его щенком на дороге со сломанной лапой. И его прозвище связано именно с этой историей.

Мой маленький, сладенький Адиль, наконец- то, уснул. В этот раз приступ был особенно сильным. Он плакал, бился от боли, а я… Ничем не могла помочь, сидела на полу, раскачивалась из стороны в сторону, не плакала, слез не было, просто выла в один голос с моим маленьким.

Другие мамы мечтают о будущем своих детей, рисуют его. Я не мечтаю и не рисую. У нас впереди темнота, беспросветная. Выхода нет. Почти. Один я нашла, но сама не смогу. Поэтому я позвала Дину в гости, на серьезный разговор.

Она поможет, должна помочь. Все- таки сестра. Наши отцы — родные братья. По меркам казахов мы не двоюродные, мы родные.

Она хорошая, работает финансовым ревизором, но не зазналась, в шутку называет себя бухгалтером. Вообще, я никогда не видела ее грустной.

Когда мама была жива, я слышала их разговор с папой. Родители говорили о нас. И мама сказала, что Дина как горная река, а я — лесное озеро. А папа сказал, что нам надо держаться вместе, чтобы Дина в тяжелых ситуациях помогала нашему, как он сказал, «драгоценному камню». Мое полное имя — Гаухартас.

Так что, если кто и поможет мне, то только Дина. Есть надежда, что выполнит она мою ужасную просьбу, ведь приняла мое приглашение, а она такая занятая, по гостям не ходит.

Дверь осторожно приоткрылась:

— Доча, ты отдыхаешь, Адилек спит?

— Да, спит, я сейчас выйду.

— В зале стол накрыт, ты кого- то ждешь?

— Да, пап, Дина сейчас придет.

— Надо же, Дина в кои- то веки оторвется от работы. Молодец, дочка, ей полезно будет отдохнуть, с родней посидеть. Я с вами пиалу чая выпью и пойду в гараж.

А внизу, на первом этаже, вовсю тренькал дверной звонок.

Папа расспросил Дину о том, о сем и ушел. Мы остались одни. Я хотела потянуть время, но сестру не проведешь.

— Давай, Гаука, говори, зачем позвала. Ты же знаешь, мое время на вес золота. А тебе нужна помощь, я по голосу поняла.

— Да, Дина, так и есть, но я боюсь тебе говорить.

— Адильке что- то нужно?

— Да, ему. Только ты не согласишься.

— Да ты что? Говори, что нужно, операция, лекарства, что?

— Н- не знаю, как тебе сказать.

— Говори, не стесняйся. Деньги? Любую сумму найду.

— Спасибо, платиновая карта Ляки нас до сих пор выручает. Дина, пойми меня, Адилек… он мучается, ему больно, он так плачет, ему так больно…

Странно, вот теперь, когда Адиль спит, а я просто рассказываю о его приступах, слезы текут, не останавливаясь, нос краснеет и распухает. Говорить тяжело, переживать каждодневный кошмар заново невыносимо. Тем более, что и Дина, наша «железная леди», ни слова не говоря, прячет в ладонях рук заплаканное лицо. И я благодарна ей за это, мне, как будто, чуточку стало легче.

— Помнишь, когда тебе делали операцию, потом ты два дня отходила от наркоза и снова операция, твоим родителям было больнее, чем тебе. Я теперь их понимаю. Когда твоему ребенку плохо, а ты не можешь ничем помочь…Это не объяснить, это нужно пережить.

— Гаука, что я могу сделать, ты только скажи!

— Я скажу, но ты подумай, не отказывай мне.

Я замолчала, а потом, как в воду бросилась.

— Дина, помоги мне, моему мальчику, освободи его от этой боли, от страданий.

— Как???

— Твой папа научил тебя стрелять…

Я остановилась, не в силах продолжать, а Дина в ужасе замотала головой.

— Ты с ума сошла, ты о чем просишь? Чтобы я убила племянника?

— Издалека. У твоего папы, ведь, есть снайперская винтовка. Я сама не могу…

— А я могу??? Очнись, что ты говоришь. Должен быть другой выход. Обезболивающее, морфий.

— Рецепты мне не выписывают, говорят, не положено, у него же не онкология. Да если бы я и могла купить эти лекарства, он же уколов боится, врачей в халатах видит и кричит. Я спрашивала, сколько он проживет. Врачи говорят, физически он здоров, все дело в психосоматике, так что прожить может не меньше пятидесяти, понимаешь? Он будет мучиться всю жизнь… Помоги нам, ты взяла в дом немого мальчишку, ты знаешь, каково это видеть мучения маленького человека.

Я вдруг поняла, что, если не согласится Дина, не согласится никто. Я опустилась на колени и поползла к Дине. Она тут же соскочила со стула, стала поднимать меня.

— Родная моя, сестренка, я знаю, как тебе тяжело, я что угодно сделаю для вас, но только не это. Пожалей меня, как я после этого жить буду? Давай вместе молиться, пусть Всевышний заберет его, тихо, во сне.

— Я молилась, Он не слышит.

— Ты представить себе не можешь, как Он мудр. Если не забирает сейчас, значит Адиль скоро выздоровеет и ты еще будешь рада, что я не пошла у тебя на поводу.

Я слушала ее и мне стало еще хуже, это были пустые слова, а я как одержимая хотела услышать другие. Я хотела, чтобы моя сестра здесь и сейчас поддержала меня, сказала да, я сделаю, как ты скажешь.

— Помоги, Дина, пожалуйста, — ни на что не надеясь, сказала я, — вижу, ты меня осуждаешь.

— Нет, родная, я знаю, ты так сильно любишь своего сына, что готова убить его, чтобы избавить от страданий. Это и есть настоящая материнская любовь, которая убивает! Я люблю тебя и Адильку, но ты просишь о невозможном. Надо ждать. Я никогда…

Проснулся Адиль, он плакал в своей комнате, бился головой о стену, слышны были глухие удары, я застыла от боли, а голос Дины дрогнул…, и она закончила, не так уверенно, как начала.

— … никогда не сделаю это.

Она ушла, и я видела, что ей плохо так же, как и мне. На ум пришла заезженная фраза: «Никогда не говори никогда».

Я