— Извинения приняты. Не подавись!

— Пойдемте, чего стоим, человек обедает. Приятного аппетита, вкуснятина, наверно, — с такими шуточками сотрудники обтекали Жандоса с двух сторон.

— Какие вы злые, — обиженно затянула Аим, — у человека беда, ребенок умирает, ему помогли и он, за это благодарит. А мы знали и ничем не помогли.

— Мы не злые, просто конец месяца, у всего коллектива «эти дни», перед зарплатой.

Арман Тахирович сидел за столом в своем кабинете, уперевшись тягучим взглядом в стену напротив и размышлял, не пора ли ему на покой. Поводом для невеселых дум стал подслушанный разговор молодых подчинённых.

— Видали, наш Акела промахнулся!

— Лоханулся, — загоготал кто- то, — спекся, старикан. Поэтапу его на раз- два обставила.

— Да не говори, вот каким должен быть начальник. Хотя наш еще ого- го.

— Может раньше он и был… иго- го, а сейчас, как там суслики кричат?

Дальше Оспанов слушать не стал, в голове до сих пор звучит их мерзкий смех. Нет, вряд ли Кайсарова метит на его место, власть ее не интересует, но это звоночек, тревожный звоночек и неплохо бы предпринять кой- какие меры по устранению, без сомнения, сильного претендента на кресло в этом кабинете. Подстелить соломку, на всякий случай.

Глава 7 Криминальный авторитет

Они стояли у края заминированной полосы земли. А начиналось все довольно обыденно: за несколько часов до…

Дина покидала место работы, раздираемая противоречивыми чувствами: с одной стороны испытывала гнетущее чувство бессилия, потому что по своей дурацкой, как она считала, привычке, в решении любой проблемы идти до конца, додумалась до того, что помочь детям она не в силах, а с другой, с высоты своего, пусть небольшого, жизненного опыта, чувствовала некое моральное удовлетворение от осмысленности своей жизни, хоть и с примесью горечи. А горько оттого, что слишком мала была та толика, что вносила она в доказательство теории Бога, согласно которой дети Его небезнадежны.

Шла и не знала, злиться ей или радоваться, а рядом нарисовался паренек, младший сотрудник, из тех, кого не замечают.

— Здравствуйте, Дина Габитовна.

— Привет, Адик, не знаю твоего полного имени.

— Никто не знает.

— Ты об этом хочешь поговорить?

— Нет, что вы, не хочу, вернее, хочу поговорить, но о другом.

Дина не отвечала и ему пришлось продолжить.

— Я позорю своего отца, — молодой человек произнес фразу слишком ровным тоном, чтобы заподозрить в ней трагическую подоплеку.

— А кто твой отец?

— Криминальный авторитет.

— Адик, запомни: нельзя ставить рядом слова «авторитет» и «криминальный». Он не авторитет, он уголовник.

— Да- а, он сидел, один раз, так, среди бывших заключенных он и есть авторитет.

— Вот пусть они его так и называют. Не надо в приличное общество тащить этот воровской сленг. Это все журналисты. Ляпают всякую чушь, для красного словца, в своих желтых газетенках, а мы все, не задумываясь, как попугаи, повторяем за ними. Поэтому не надо!

— Что не надо?

— Не надо романтизировать бандитов — с этим отлично справляется кино. Называйте вещи своими именами, убийца, а не благозвучный английский вариант, не олигархи, магнаты и воротилы, а воры и грабители, и далее по списку.

— Я же должен уважать своего отца.

— Ничего ты этому бандиту не должен. Что- то мне подсказывает, он не рискнул дать тебе свою фамилию. Не оглядывайся на него, живи своим умом, делай, что хочешь, что можешь, что тебе нравится.

— Я не хочу жить.

— Ну вот, опять. Ты не хочешь жить, как ты живешь, живи по- другому.

— Я не так выразился, я хочу умереть.

— Так умри. Обдумай все и действуй.

— Я обдумал. Я знаю одно место, там военные из части поле заминировали. Вчера должны были разминировать, но ответственный за это, прапорщик Сидорчук ушел в запой. Мины до сих пор там.

— О- о, какая будет эпическая смерть!

— Одному стремно, пойдете со мной?

— Да ты коварный человек, сам умираешь и другого за собой тянешь.

— Вы просто стойте и смотрите, а я…

— Пошли, проверим, насколько ты фартовый.

На вспаханной земле еще не выросла трава, даже сорная, печальное зрелище голой земли не спасли бы и цветы.

— Ты точно знаешь, что ее не разминировали?

— Точно. Мой двоюродный дядя ранил своего друга, когда узнал, что он спит с его женой. В общем, один сапер в больнице, другой в полиции.

— Значит, Адик, ты гарантируешь, что если я пойду вперед, то взлечу на воздух и от меня мокрого места не останется.

— Почему, что- то останется, кости, мозги разлетятся. Как в американском кино.

— Отлично, наконец- то заткнутся те, кто говорят, что у меня нет мозгов.

— А кто так говорит?

— Тебе фамилии назвать? Что, камикадзе, нас не догонят?

— Круто, полетаем? Вы со мной, что ли?

— Ты сказал, одному умирать страшно.

— А все- таки почему?

— Если твоя причина умереть достаточно серьезная, то я помогу тебе уйти. А если ты дурью маешься, то мы оба останемся жить. Тебе решать.

— У меня железная причина. Я никому ничего плохого не сделал, но меня всегда все унижают. В школе дразнили чмошником. Девушки меня презирают, будто я больной. За что? Мама меня, конечно, жалеет, но я же вижу, она, тоже считает меня неудачником. Друзей у меня нет. Вы единственная, кто разговаривает со мной как с человеком. Но это все мелочи, по сравнению с тем, что вчера мой отец меня ударил… по лицу. А самое главное, дальше только хуже. Ничего не изменится.

— Все так плохо? Тогда, заседание клуба самоубийц считается закрытым. Погнали!

Они, не сговариваясь, взялись за руки и…

— А знаешь, что скажут люди, когда узнают о твоей смерти?

— Что?

— Как был при жизни терпилой, так и сдох!

— Я ничего не понимаю, что мне делать?

— Ты у меня спрашиваешь? Это твоя жизнь, проблемы надо решать в этой жизни, а не бежать от них на тот свет! Хочешь доказать всем, что ты слабак, иди туда, и у тебя не будет ни одного шанса сделать счастливой свою мать, своей смертью ты принесешь ей горе!

— Но мне так тяжело…

— Что поделать, Адик, жизнь тяжела, но она того стоит. Да и не нужно огород городить, определись, кто ты, поставь цель и иди к ней. Тогда и все остальные почувствуют твою силу.

Дина говорила все тише, при этом ни в голосе, ни во взгляде, который она кинула на усевшегося на траву, парня, не было ни капли жалости. Это его и подкупило, и он тускло пробормотал:

— Что именно я должен делать?