– Ах, как бы это мило было прочесть! И знаешь, Зина, воттеперь бы кстати! У нас же сбираются составить театр, – для патриотическогопожертвования, князь, в пользу раненых… вот бы ваш водевиль!

– Конечно! Я даже опять готов написать… впрочем, я егосовершенно за-был. Но, помню, там было два-три каламбура таких, что (и князьпоцеловал свою ручку)… И вообще, когда я был за гра-ни-цей, я производилнастоящий fu-ro-re.[15] Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но-ге.Восхитительно танцевал краковяк на Венском конгрессе.

– Лорд Байрон, дядюшка! помилуйте, дядюшка, что вы?

– Ну да, лорд Байрон. Впрочем, может быть, это был и не лордБайрон, а кто-нибудь другой. Именно, не лорд Байрон, а один поляк! Я теперьсовершенно припоминаю. И пре-ори-ги-нальный был этот по-ляк: выдал себя заграфа, а потом оказалось, что он был какой-то кухмистер. Но тольковос-хи-ти-тельно танцевал краковяк и, наконец, сломал себе ногу. Я еще тогда наэтот случай стихи сочинил:

Наш поляк

Танцевал краковяк…

А там… а там, вот уж дальше и не припомню…

А как ногу сломал,

Танцевать перестал.

– Ну, уж верно, так, дядюшка? – восклицает Мозгляков, всеболее и более приходя в вдохновенье.

– Кажется, что так, друг мой, – отвечает дядюшка, – иличто-нибудь по-добное. Впрочем, может быть, и не так, но только преудачные вышлистишки… Вообще я теперь забыл некоторые происшествия. Это у меня от занятий.

– Но скажите, князь, чем же вы все это время занимались ввашем уединении? – интересуется Марья Александровна. – Я так часто думала овас, mon cher prince, что, признаюсь, на этот раз сгораю нетерпением узнать обэтом подробнее…

– Чем занимался? Ну, вообще, знаете, много за-ня-тий. Когда– отдыхаешь; а иногда, знаете, хожу, воображаю разные вещи…

– У вас, должно быть, чрезвычайно сильное воображение,дядюшка?

– Чрезвычайно сильное, мой милый. Я иногда такое воображу,что даже сам себе потом у-див-ляюсь. Когда я был в Кадуеве… A propos![16] ведьты, кажется, кадуевским вице-губернатором был?

– Я, дядюшка? Помилуйте, что вы! – восклицает ПавелАлександрович.

– Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал завице-губернатора, да и думаю: что это у него как будто бы вдруг стало совсемдругое ли-цо?.. У того, знаешь, было лицо такое о-са-нистое, умное.Не-о-бык-новенно умный был человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи.Немного, этак сбоку, на бубнового короля был похож…

– Нет, князь, – перебивает Марья Александровна, – клянусь,вы погубите себя такой жизнию! Затвориться на пять лет в уединение, никого невидать, ничего не слыхать! Но вы погибший человек, князь! Кого хотите спроситеиз тех, кто вам предан, и вам всякий скажет, что вы – погибший человек!

– Неужели? – восклицает князь.

– Уверяю вас; я говорю вам как друг, как сестра ваша! Яговорю вам потому, что вы мне дороги, потому что память о прошлом для менясвященна! Какая выгода была бы мне лицемерить? Нет, вам нужно до основанияизменить вашу жизнь, – иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы умрете…

– Ах, боже мой! Неужели так скоро умру! – восклицаетиспуганный князь. – И представьте себе, вы угадали: меня чрезвычайно мучитгеморрой, особенно с некоторого времени… И когда у меня бывают припадки, товообще у-ди-ви-тельные при этом симптомы… (я вам подробнейшим образом ихопишу). Во-первых…

– Дядюшка, это вы в другой раз расскажете, – подхватываетПавел Александрович, – а теперь… не пора ли нам ехать?

– Ну да! пожалуй, в другой раз. Это, может быть, и не такинтересно слушать. Я теперь соображаю… Но все-таки это чрезвычайно любопытнаяболезнь. Есть разные эпизоды… Напомни мне, мой друг, я тебе ужо вечеромрасскажу один случай в под-роб-ности…

– Но послушайте, князь, вам бы попробовать лечиться заграницей, – перебивает еще раз Марья Александровна.

– За границей! Ну да, ну да! Я непременно поеду за границу.Я помню, когда я был за границей в двадцатых годах, там было у-ди-ви-тельновесело. Я чуть-чуть не женился на одной виконтессе, француженке. Я тогда былчрезвычайно влюблен и хотел посвятить ей всю свою жизнь. Но, впрочем, женилсяне я, а другой и восторжествовал, один немецкий барон; он еще потом некотороевремя в сумасшедшем доме сидел.

– Но, cher prince, я к тому говорила, что вам надо серьезноподумать о своем здоровье. За границей такие медики… и, сверх того, чего стоитуже одна перемена жизни! Вам решительно надо бросить, хоть на время, вашеДуханово.

– Неп-ре-менно! Я уже давно решился и, знаете, намеренлечиться гид-ро-па-тией.

– Гидропатией?

– Гидропатией. Я уже лечился раз гид-ро-па-тией. Я был тогдана водах. Там была одна московская барыня, я уж фамилью забыл, но толькочрезвычайно поэтическая женщина, лет семидесяти была. При ней еще находиласьдочь, лет пятидесяти, вдова, с бельмом на глазу. Та тоже чуть-чуть не стихамиговорила. Потом еще с ней несчастный случай вы-шел: свою дворовую девку,осердясь, убила и за то под судом была. Вот и вздумали они меня водой лечить.Я, признаюсь, ничем не был болен; ну, пристали ко мне: «Лечись да лечись!» Я,из деликатности, и начал пить воду; думаю: и в самом деле легче сде-лается.Пил-пил, пил-пил, выпил целый водопад, и, знаете, эта гидропатия полезная вещьи ужасно много пользы мне принесла, так что если б я наконец не забо-лел, тоуверяю вас, что был бы совершенно здоров…

– Вот это совершенно справедливое заключенье, дядюшка!Скажите, дядюшка, вы учились логике?

– Боже мой! какие вы вопросы задаете! – строго замечаетскандализированная Марья Александровна.

– Учился, друг мой, но только очень давно. Я и философииобучался в Германии, весь курс прошел, но только тогда же все совершенно забыл.Но… признаюсь вам… вы меня так испугали этими болезнями, что я… весь расстроен.Впрочем, я сейчас ворочусь…

– Но куда же вы, князь? – вскрикивает удивленная МарьяАлександровна.

– Я сейчас, сейчас… Я только записать одну новую мысль… aurevoir…[17]

– Каков? – вскрикивает Павел Александрович и заливаетсяхохотом.

Марья Александровна теряет терпенье.

– Не понимаю, решительно не понимаю, чему вы смеетесь! –начинает она с горячностию. – Смеяться над почтенным старичком, надродственником, подымать на смех каждое его слово, пользуясь ангельской егодобротою! Я краснела за вас, Павел Александрович! Но, скажите, чем он смешон,по-вашему? Я ничего не нашла в нем смешного.