стоите в грязном полуразрушенном подземном переходе, и ты должна повернуть направо, зайти в метро на станцию Ойбек и уехать куда-нибудь, скоротать часок-другой в одиночестве. Но вместо этого ты стоишь и ждёшь, куда тебя поведёт этот очаровательный тип, которого ты знаешь два с хвостиком дня.

Прекрасно. Это не сон, твою мать.

— Ну, пойдём? — говорит Ангел, и я, разом очнувшись, киваю.

— Удиви меня, — говорю я, и выходит это как-то резко. Требовательно. Ангел мгновение думает, а потом выдаёт:

— Я могу материться по-узбекски семь минут без перерыва. По-моему, это удивительно.

— Ну, — переваривая сказанное, протягиваю я, — это здорово, конечно, но я при желании тоже могу.

Ангел улыбается, кивает — и по его лицу я не понимаю, воспринял он мои слова всерьёз или нет.

Идём мы недолго — Ташкент вообще, надо сказать, город маленький, и улочки друг на друга похожи, словно сёстры. Пятиэтажки с магазинчиками на первых этажах, величавые советские дома, ветхие глиняные постройки, высоченные офисы и новостройки — и всё это рядом, вперемешку, без каких-либо разделений. Ташкент можно с лёгкостью назвать временным парадоксом или, скажем, машиной времени — здесь всё новое стоит даже не наряду со старым; здесь новое живёт в старом как и старое — в новом, и, чёрт возьми, в эту атмосферу я влюблена с детства. Как какой-то отдельный мирок, склеенный, шитый-перешитый, разобранный и собранный заново, мир, в котором нет определённого порядка и в котором вместе с тем — нерушимый покой. Мир, где время теряется в своих же собственных лабиринтах.

Время шагает рядом со мной и Ангелом — чернильно-чёрное существо с миллионом длинных цепких лап, хватает детей за ноги по ночам и пугает взрослых, которые засыпают за рулём. Мы его видим, видим, но не замечаем. Все эти байки про чудищ — враньё. Есть только время, живущее совсем рядом с нами, бесплотное, нематериальное, но такое озорное, что от его шалостей порой становится жутко, а порой — до колик смешно.

— Я люблю этот город, — говорю, не выдержав, и Ангел смотрит на меня с удивлением.

— Странно, — в конце концов заключает он, — в твоём-то возрасте.

— Говоришь, как будто обе Мировые прошёл, — хмыкаю, недовольно вздыхаю, — что за пунктик на возраст, я всё понять не могу?

— Да не бери в голову, — отмахивается Ангел, прикусывая губу.

Я опускаю глаза и ловлю взглядом прыгающих на заросшей зеленью плитке солнечных зайчиков. Зайчики эти больше напоминают мне кузнечиков — маленькие жёлто-зелёные пятна, озорные и неуловимые. Целая россыпь кузнечиков, порванные зелёные бусы, отскакивающие от земли теннисные мячики.

Поразительно, сколько всего человек может надумать, когда стесняется своего собеседника.

— Вот ты, — тряхнув головой, говорю, собравшись с духом, — ты этот город любишь?

— Очень, — не задумываясь, отвечает он.

Я поднимаю на него взгляд — и ловлю на себе ответный. Взгляд тёмных омутов, взгляд в карамельную крапинку карих глаз. Время, идущее рядом с нами, вдруг замедляется — отстаёт от нас на два с половиной шага.

— Чем я хуже? — спрашиваю, не отрывая от него взгляда.

Мы идём по пустому тротуару, разглядывая друг друга, словно видимся в последний раз. Кто кого переиграет в гляделки?

В конце концов он проигрывает, конечно. Ещё бы. Уж ему-то не нужно смотреть на великую красоту, уж ему оторваться — раз плюнуть. А мне требуется ещё пять мучительно долгих секунд, чтобы понять, что самые волшебные в мире глаза больше не смотрят на меня.

Зато самый волшебный их обладатель говорит, едва заметно улыбаясь:

— Ты не хуже. Просто ты не взрослая.

И в этот момент мне хочется вырвать сердце из его груди и сожрать его, давясь кусками мяса и сплёвывая кровь.

— Понимаю, — вместо этого говорю я.

— Вот тебе же, — произносит, в свою очередь, он, — шестнадцать?

— Ну да, — отвечаю, — а тебе?

— А мне двадцать один, — пожимает плечами Ангел.

Я киваю — он, выходит, ровесник Балерины. И вовсе не такой уж и взрослый, каким пытается быть. Мы продолжаем говорить о какой-то ерунде, и постепенно я понимаю, что мне, в общем-то, и стесняться нечего — волшебные люди такие же, как и обычные. Главное быть искренним. Конечно от осознания этого легче мне не становится, но всё же.

Он приводит меня в какое-то кафе — название я не запоминаю, да и незачем. Кафе — уютное заведение, пристроившееся в тихом квартале недалеко от моей школы. Здесь пахнет корицей, на улице — плетёная мебель и большие зелёные зонты. Мы садимся за столик на улице, потому что внутри много народу — Ангел, видимо, тоже не поклонник толпы. Хотя по нему не скажешь. Да о чём это я? По нему вообще ничего сказать нельзя.

— Что будешь? — как только официант оставляет меню на столике, спрашивает Ангел, — чай, кофе, что-нибудь горячее?

Я молчу. Только идиот не понял бы, что у меня просто нет денег — и Ангел либо идиот, либо гений, мать его.

— Говори, что будешь, — и, сказав это, Ангел наклоняется ко мне через весь стол и шепчет, — мы пообедаем здесь и сбежим, как преступники.

— Что? — резко и громко. Он подносит указательный палец к моим губам — и я вдруг замираю, забыв, как дышать и зачем дышать.

— Ты говорила тебя удивить, — глядя мне прямо в глаза, произносит он, — и я…

Но договорить он не успевает. Рыжеволосый официант, вышедший из кафе, вдруг срывается с места, подбегает к Ангелу со спины и обхватывает большими ладонями его плечи. Развернув Ангела к себе лицом, он всматривается в его глаза — а потом диким поросячьим визгом визжит:

— Ты ли это, брат? Ты ли это?!

Ангел, открыв рот, замирает — и висит вот так, в чужих руках, секунд пять, не меньше, а потом, трясясь, хватает официанта за плечи:

— Неужели я нашёл тебя, брат! — и стоит Ангелу сказать это, официант вдруг начинает рыдать. Обнимает Ангела и плачет, уткнувшись ему в плечо. А я сижу, держа в руках меню, и смотрю на них, не веря, что такое бывает в жизни.

— Брат, как долго я искал тебя! — скулит, отрываясь от Ангела, официант, — дай же взглянуть в твою наглую морду, которая неделю назад обещала больше не жрать на халяву…

— Я столько лет тебя искал, а ты вот так меня послал? — возмущённо скинув с плеч руки официанта, говорит Ангел, — мы не виделись чуть ли не с прошлой жизни, а тебе жалко покормить брата? Да иди-ка ты, брат, знаешь куда?

— Искал меня ты столько лет, и вот тебе такой ответ, — тут