как стирают рисунки ластиком. Но нет, всё обходится — стоит ей убрать салфетку, как я вижу, что от крошек не осталось и следа.

Пока Сова молчит, широко улыбаясь, я невольно улавливаю обрывки чужих разговоров — и меня от них, по правде говоря, блевать тянет.

— Моя мамаша заставляет меня есть, — с презрением в голосе говорит моя одноклассница, — а я хочу похудеть. И как эта дура не понимает? Я из-за неё вчера съела тарелку этого жирного вонючего мяса…

— Говорят, Америка с Россией воевать скоро будут, — невпопад произносит мальчик из параллельного класса, — интересное обещают шоу…

— Кстати, — вдруг говорит Сова, и я снова обращаю всё своё внимание на неё, очень радуясь, что она меня отвлекла. Ещё бы чуть-чуть, и я бы просто-напросто перевернула этот проклятый стол.

— М? — мычу, глядя прямо Сове в глаза.

— Я очень люблю шоколад, — говорит, как-то смущённо улыбаясь, Сова, — а ты любишь?

Я киваю. Она, просияв, вытаскивает из своего рюкзака плитку белого шоколада — и, разорвав фольгу, отламывает мне добрый такой кусок:

— Просто с этими, — сказав это, она кивнула в сторону своих друзей, — не поешь нормально, то худеют, то шоколад не любят… дураки какие-то.

И я смеюсь, обращая на себя всеобщее внимание, и потом ем этот белый шоколад, так же громко, как Сова, чавкая, и в полной мере наслаждаясь моментом. Мне впервые за долгое время становится до одурения весело и легко.

* * *

После большой перемены, распрощавшись с Совой, я топаю в кабинет завуча. И даже вежливо улыбаюсь ей, когда мы здороваемся друг с другом. После времени, проведённого с Совой, меня почему-то преследует дикая эйфория.

Плевать даже на этот мерзкий чаёчек, которым меня продолжает поить завуч, плевать на её жирного кота, от которого воняет мокрыми тряпками и сухим кормом. Плевать. По-настоящему, смачно так — плевать.

— Ну, и где же наша статеечка? — улыбаясь, спрашивает завуч.

— Я же назвала вам точные сроки, — хмыкаю, в свою очередь, я, — будет в обговорённое время.

— Я видела, — говорит, сделав глоток «чаёчка», завуч, — как ты утречком на первом уроке что-то писала. Покажи тетрадочку, будь добра.

И я показываю. Мне прятать, в общем-то, нечего — вытаскиваю из ранца тетрадь, и, запихнув поглубже сигареты (так, на всякий случай) протягиваю её завучу, сгорающему от любопытства. Своими толстыми короткими руками завуч хватает мою тетрадь. Как только женщина находит в ней последнюю запись, она беглым взглядом проходится по странице — а потом швыряет мне тетрадь, да с такой силой, что мне чудом удаётся её поймать. Отмечаю про себя, что на обложке и страницах остались жирные пятна — дамочка либо руки не моет, либо её туша уже плавится на солнце.

— Что, опять стишочки свои пишешь? — снисходительно как-то. Без интереса.

— Пишу, — отвечаю; ну правда же пишу, — каждый день — на завтрак, обед и ужин. Да и что отвечать — она сама только что видела.

— Читаю я твои стишочки, — всё так же без интереса говорит завуч, — и думаю, что за гадость ты пишешь? О любви там какой-то, смерти…

Я хмыкаю. Вот уж точно, лучше бы я писала про мерзкие чаи и духоту этого грёбаного кабинета.

— Что, дурочка, других тем больше нет? — между тем продолжает завуч, — маленькая ты ещё для великих тем, ничегошеньки ты ещё не понимаешь. Вот даже я стишочки пишу о природе, о матушке-земле…

Мне живот сводит от одной мысли, что эта женщина держит в руках ручку и оскорбляет своими высокохудожественными мыслями бумагу.

«О, солнышко, свети в окошко, а я попью чаёчек с кошкой!

Помучаю детей с утра, стишок уже кончать пора!».

Брр. А ведь она, наверное, только так и умеет.

— …писала бы ты лучше как Пушкин, или как Чехов.

— Чехов, — говорю, — стихов не писал.

Про себя смеюсь, конечно — да покажите мне хоть одного писателя, который не пробовал писать стихи! Да что там писателя, блин — любой хмырь хоть втайне, хоть чуть-чуть, но пробовал же…

Завуч, тем временем, беснуется — приходит в бешенство, и, повышая голос, визжит:

— Уж я-то, милочка, знаю, кто писал, а кто не писал, я — учительница русского языка!

— Язычка, — тихо произношу я, и выходит это так, будто я ядом в завуча плюнула. Она, брызгая слюной, вопит:

— Паршивка! Иди, пиши свои статейки, и чтобы я тебя не видела!

Я молча встаю, и, откланявшись, покидаю кабинет. Мне вдруг становится очень дурно от осознания того, какие она пишет «стишочки».

Интересно, она меня вызвала только для того, чтобы поругаться?

* * *

После такого стресса в виде «стишочков» (а я ведь потом сидела и додумывала, что ещё наш завуч, посыпая сахарной пудрой уменьшительно-ласкательных суффиксов, могла написать) я просто-напросто не могла позволить себе досидеть в школе до конца дня. А потому я приличия ради просидела один урок после разговора с завучем и как только он кончился покинула школу, салютуя ей средним пальцем.

Минуя лабиринт из зеркал, я иду в сторону метро. Именно тогда и наступает тот следующий раз, когда я встречаю Ангела.

Ну да, банально, но я встречаю его после школы — ну как, после. Я сбегаю с последних двух уроков, и словно по иронии судьбы встречаю его в подземном переходе.

Запах аптек и сырости, присущий подземке, будто выветривается мгновенно, стоит мне поравняться с Ангелом.

— Рановато ты, — вместо приветствия констатирует он, — в школах так рано не заканчиваются занятия.

— В моей заканчиваются, — говорю я и даже называю для убедительности номер школы. Ангел хмурится, цокает:

— Я её оканчивал. В наше время так не было…

— Ладно, блин, я прогуливаю, — честно отвечаю я, пожимая плечами. Рядом стоящий милиционер деликатно отворачивается, делая вид, что не замечает нас. Мы с Ангелом одновременно улыбаемся — и, чёрт возьми, я вдруг понимаю, что готова душу продать за эту его улыбку. И что самое интересное, мне не хочется отрицать этого. Совсем. Потому что зачем, в конце концов, отрицать такую прекрасную истину?

— Домой спешишь? — спрашивает Ангел, на что я мотаю головой в разные стороны.

— Погуляем тогда, может? — очаровывающий запах востока, орехов и костров, улыбка, полная искренней радости.

«Нет, иди-ка ты к чёрту, ловелас хренов», — должна ответить я.

— Да, можно было бы, — говорю вместо этого вслух.

— Судя по твоему выражению лица, ты хочешь послать меня куда подальше, — ухмыляется, закрывая лицо руками, Ангел, — но я сделаю вид, что ничего не заметил, окей?

— Хоп, — сильно жмурюсь и тут же открываю глаза. Нет, дорогуша, это не сон.

Вы