Господи, она даже выражается в точности как отец. Вся семья одержима одной идеей – забыть, забыть…

Но я не могу. В мою память образы прошлого уже вползли вместе с музыкой, вгрызаются клыками, вцепляются когтями. Закрываю глаза – пусть рвут меня на части.

Мне шесть лет, я в своей спальне наверху – сплю, сплю и вдруг рывком просыпаюсь. Только что была одна, а теперь уже нет. Со мной папина скрипка, ее звуки доносятся из комнаты внизу, неистовые и дикие, словно ураган в ночи. Над кроватью стоит призрак и глядит на меня в упор. Чем громче и быстрее играет папа, тем отчетливее очертания призрака, и вот бестелесный силуэт уже не отличишь от живого человека. Волосы седые, измученное лицо – все в морщинах. Рубашка и брюки – из одной и той же грубой материи бежевого цвета, как рабочая одежда. К нагрудному карману пришит лоскут с номером из множества цифр. Только я собралась с духом, чтобы закричать, как дух и говорит:

– Не бойся. Я тебя не обижу. Просто ищу здесь кое-кого.

Голос надтреснутый, старческий и растерянный. Лицо, которое только что казалось жестким и мрачным, теперь ласковое и какое-то беззащитное.

– Кого вы ищете? – шепчу я.

А он бровь хмурит:

– Не знаю.

Музыка внизу все напряженнее, мне уже кажется, что папина комната от нее вот-вот взорвется. И тут я замечаю в глазах старика проблески узнавания. Он опускает их к половицам.

– Кажется, вот его, – говорит и пальцем на паркет указывает.

– Шейди! – Тетя Ина вырывает меня из пучины воспоминаний. – Не надо так, родная. Это вредно… – Она уносит грязную посуду в раковину и включает воду.

– Как ты думаешь, папина скрипка правда в озере? – Я стараюсь не выдать голосом тоски, которая острым кинжалом вонзается в грудь.

– А где же еще? – Она не отрывает взгляда от мыльной пены на поверхности своего крошечного «озерца».

Я не отвечаю. Передо мной плывут живые картины: вот папин грузовичок, накренившись, слетает с пыльной дороги, вот тонут среди прочего смычок и гриф, струны. Все это случилось четыре года назад, меня там не было, но я так часто воображала себе все детали, что словно и была. Машина на полном ходу врезалась в озеро, взломала его гладь, подняла фонтан брызг, разом распространила затхлый запах водорослей по округе, папу с размаху бросило на ветровое стекло, кровь окрасила красным еще недавно спокойные воды… Он вез Джесса домой из гостей, и на дорогу выскочил олень. Папа погиб на месте, скрипка исчезла, мой брат чудом выбрался на берег живым.

Тетя Ина закручивает кран и, уперев руки в борта раковины, глядит мне прямо в глаза. На лице ее – и боль, и злость, и даже какая-то нежность – в общем, знакомая комбинация: она проявляется всякий раз, когда речь заходит о скрипке.

– Эта штука либо на дне, либо рассыпалась на части, и их унесло течением. Во всяком случае, ее больше нет. Как и твоего папы.

А что, если есть? Что, если она уцелела? Эта мысль – мое давнее искушение – вновь всплывает в сознании. Что, если ее можно найти и играть на ней? Что, если мне удастся вызвать папин призрак и расспросить его? На этом инструменте я бы заиграла так… чтобы стоило слушать. Я стала бы такой, какой хотел меня видеть и он, и я сама!

– Если б только вернуть папину скрипку, с ней ко мне вернулась бы и часть его самого, – замечаю я вслух, а об остальном помалкиваю.

Но проницательная тетя, естественно, сразу обо всем догадывается.

– Может, и так, но только мертвые всегда остаются мертвыми, и их покой нерушим, – мягко напоминает она. – Да, их призраки обитают с нами рядом, но не более того. Увязая в своем горе, ты только притягиваешь зло, вот что я тебе скажу. Надо больше думать о грядущем, о хорошем, а не только о потерях.

– Наверное, ты права. – Я кладу подбородок на сцепленные пальцы и впериваю взор в рассохшийся и выцветший кухонный линолеум.

Вероятно, да – этим я и занималась последние несколько недель в роще, со скрипкой. Вероятно, потому Черный Человек и вернулся. Но если, как говорит тетя Ина, «увязаю в горе» я, то и она ничем не лучше – торчит здесь, как сыч, одна, этакая «последняя из рода», в компании одних только духов.

Еще через несколько напряженных, неловких минут собираюсь домой – дескать, не обижайся, тетя, в школе много задали. Но уже дойдя до машины, оборачиваюсь на окна верхнего этажа. Не знаю, что я думаю там увидеть, – за грязными стеклами пусто, по ним только осы снуют. Ну и над домом сзади, как всегда, нависает стена соснового леса – мрачного, непроницаемого, он словно застыл в вечном ожидании.

* * *

Пока я еду до дома, грозовые тучи сгущаются, темнеют. Свет тускнеет, словно уже сумерки, а не часа два пополудни. Джимова грузовичка на подъездной дорожке к трейлеру не оказывается – надеюсь, это означает, что они вместе с мамой и Хани куда-то умотали.

Выхожу из машины, направляюсь к нашему жилищу на колесах – и тут меня опять настигает скрипичная мелодия, на сей раз тихая, едва слышная и какая-то блеклая, словно из допотопного граммофона. Я замираю в саду и прислушиваюсь. Лишь ветер в листве… Нет, вот он – резкий горестный вопль, стон, плач мощно прорезает воздух, звук такой знакомый, родной и ужасный одновременно.

Подхожу к роще и прислушиваюсь опять. На золотистые сосновые лапы ложатся тени, деревья погружаются в полумрак. Кажется, будто воздух натянут, как тетива лука, из дальних полей надвигается гроза.

И скрипка заиграла всерьез, уверенными фразами, то тише, то громче, и ветер уносит вдаль, сквозь кроны сосен, музыку – и сердце мое вместе с нею.

Я быстро добираюсь до конца наших «владений» в пять акров площадью и устремляюсь дальше в рощу, очень скоро строй деревьев становится таким плотным, что между ними приходится протискиваться. Свисающие вьюны вцепляются в волосы со всех сторон, колючки царапают кожу, и наконец, безо всякого предупреждения, с неба водопадом проливается дождь – каплями крупными, плотными, жгучими; они промочили бы в момент меня до нитки, если бы не густота лесного полога.

И снова на ум приходят слова из «Баллады о двух сестрах»:

А вслед за словами – и остаток воспоминания, начавшегося еще у тети Ины: о том, что произошло после того, как отцовская скрипка привела ко мне в спальню призрака того старика. Тогда, повторяю, я впервые видела духа своими глазами, а не просто слушала рассказ об их существовании или ощущала легкое дуновение, когда они проносились мимо.

Я не испугалась, хоть была еще совсем маленькой. Откинула одеяло и встала с кровати – помню, холодно было ступать по голым доскам пола босиком. Протянула старику ладошку и говорю:

– Пойдем.

От его руки веяло зимним морозом, но она казалась достаточно… плотной, чтобы за нее держаться, и я ее не отпустила, хотя по предплечью вверх побежали мурашки. Мы вышли из спальни и спустились по лестнице в кабинет, где любил играть папа. Сперва, когда он, подняв глаза, увидел в дверном проеме шестилетнюю девочку в розовой ночнушке и пожилого господина с потерянным выражением лица, глаза его расширились, но пальцы левой руки не соскользнули со струн, а правая автоматически продолжила водить по ним смычком. Но осознав происходящее, отец, конечно, уронил скрипку, одним прыжком пересек комнату и, схватив меня за свободную ладонь, оттащил от призрака. Тот сразу съежился, начал потихоньку растворяться в воздухе и терять плотность.