– Зачем ты пришел? Я тебя сюда не звал, – крикнул папа привидению в таком гневе, в каком я его раньше никогда не видела, и торопливо оглянулся на меня, словно желая убедиться в моей материальности.

Старик ответил:

– Не знаю… Не могу вспомнить.

В этот миг он уже походил не на живого человека, а скорее на какое-то человекообразное завихрение воздушных потоков.

– Ступай куда шел, – велел отец голосом тихим и дрожащим. – Возвращайся к себе и покойся с миром.

Тут уж мой новый друг окончательно превратился в духа той формы, какая была мне уже знакома, – дуновения, промелька, смутного воспоминания.

Папа поднял меня на руки и прижал к груди так крепко, словно только что спас из пучины, в которой я тонула. Затем опустился на диван, посадил рядом и стал часто-часто дышать в макушку. Я запрокинула голову, чтобы посмотреть ему лицо, а руку прижала к щеке, шершавой, как наждак. Из одного его глаза вытекла слезинка и намочила мне пальчик. Вторую я вытерла «на полпути».

– Почему тебе грустно, папа?

Он поцеловал меня в ладошку и заглянул глубоко-глубоко в глаза, а я в них смотрелась, как в зеркало, – надо же, думала, такие же милые, карие, как у меня; такие же длинные реснички.

– Шейди Гроув, – сказал папа, – я думаю, этой скрипке пришло время замолчать раз и навсегда. Пусть спит.

Но, конечно, эта скрипка не могла заснуть навечно. Не прошло и года, как он снова извлек ее из футляра. Он никогда не смог бы с нею расстаться. Вероятно, не расстается и сейчас, даже в смерти не расстается. Поэтому-то я ее и слышу.

Это прозрение как бы подстегивает меня, я ускоряю шаг, но тут же натыкаюсь на лес, настолько увитый плющом, что сквозь него невозможно пробраться. Приходится возвращаться, искать просвет, но к тому времени непогода уже так усилилась, что особо далеко вперед стало не видно.

Однако брешь между деревьями я все же нахожу и бегу, бегу изо всех сил, пока не начинает колоть в боку и сдавливать грудь. Бегу туда, откуда, как казалось, льется музыка, но она уже повсюду вокруг меня, носится вместе с ветром, свистит в верхушках деревьев. Источника не найти, даже если он существует.

В конце концов, задыхаясь, я падаю коленями на хвойную лесную подстилку, руки-ноги все исполосованы, с волос ручьями стекает вода. Над головой небеса разверзает молния, отбрасывая страшные тени по стволам вокруг – все они на долю секунды делаются похожи на каких-то скрюченных неуклюжих великанов.

Гуляет ветер в волосах…

Падаю спиной на влажный, пропитанный запахом земли лесной ковер и отдаюсь во власть яростного ливня. И вот – конец. Гром. Он разорвал скрипку на части, убил мелодию. И не осталось ничего, кроме призрачных полунот, еще трепещущих едва ощутимо в сосновых кронах звуковыми бликами прерванной папиной песни.

Ибо это был папа. Это играл он. Не знаю, как это мыслимо, как это возможно, но это так. Я знаю.

– Где ты? – шепчу одними губами.

В ответ мне вдруг – тихий стук. Или треск? Хрип? Звук, от которого холодок по коже.

Поворачиваю голову на этот звук, открываю глаза, и все волоски на мне до последнего встают дыбом. Новая вспышка молнии на мгновение высвечивает узкий зигзагообразный силуэт с парой блестящих черных глаз. Ледяной ужас пронизывает меня.

У подножия большого дерева свилась спиралью гремучая змея и не сводит с меня убийственного взгляда. Даже в почти непроглядном мраке я безошибочно определяю конкретный вид – это ромбический гремучник метра полтора длиной. Я таких огромных уже много лет не видела. Если он атакует, если яд его быстрым потоком вольется мне в сердце, где окажется мой призрак? Нельзя ли, чтобы там же, где папин?

Или папин уже здесь?

Я дышу шумно и прерывисто – следуя биению сердца. Раздвоенный язык змеи ритмично высовывается и исчезает, словно пробует мой страх на вкус. Она снова трещит погремушкой, на сей раз чуть громче.

Да, чудовища есть в каждом волшебном царстве.

Надо отползать, а потом вставать и уносить ноги, но мной овладел и не отпускает какой-то упрямый дух, и я не двигаюсь с места и как завороженная гляжу и гляжу в холодные темные глаза.

Тут следует раскат грома такой оглушительный, что сотрясаются земля и сосны. Гремучник отворачивает голову и медленно уползает. Узкое длинное туловище беззвучно скользит по мокрой хвое. Я не отвожу от него глаз до тех пор, пока он не скрывается в норе гофера-полифема[16]. Зловещая трещотка затихает.

Я запрокидываю голову и снова вижу макушки деревьев. Порывы ветра по-прежнему раскачивают самые высокие ветви, будто цель его – засыпать меня иголками, отяжелевшими от дождевой воды. Поднимаюсь и не торопясь бреду через взъерошенную бурей рощу домой.

Я живу бок о бок с привидениями всю жизнь, но сегодня впервые осознала, что они преследуют меня неотступно.

Новый раскат грома отдается вибрацией во всем моем теле, и через пару секунд небосвод разрезает очередная молния. Я слишком устала, чтобы бежать, но шаг ускоряю. Скорее бы трейлер. Вот уже слышен голос Джесса, а сразу вслед за этим появляется разрыв в цепи стволов.

– Шейди-и-и! – что есть мочи кричит брат из проема входной двери, но голос его почти поглощается ветром и ливнем. Он ждет у входа с полотенцем в руках. Ну вот и добралась.

– Рано или поздно тебя испепелит молнией. Скорее рано, чем поздно. – Глаза Джесса слегка расширены от неподдельной тревоги.

– Все в порядке, – говорю. – Все хорошо. Со мной всегда все хорошо.

Все тело с головы до пят трясется как осиновый лист, но при этом я чувствую странную энергию. Я словно наэлектризована грозой, как сама земная атмосфера. Не знаю как, не знаю почему, но папа – там, в роще, это точно. И он зовет меня.

Неделю спустя, а точнее, в пятницу вечером, мы трое – Сара, я и Орландо – упаковываемся в его машину и держим путь на Келливилл, где в одном из кафе проводятся «Открытые микрофоны». По дороге Сара заставляет нас без конца на повторе слушать «Элвис-Пресли-блюз»[17], словно рассчитывая, что мы успеем за это время впитать в себя весь талант Гиллиан Уэлч, а потом выплеснем его на сцене.

Орландо нервно отбивает пальцами ритм по рулевому ободу, я все время верчусь на сиденье, чтобы украдкой бросать взгляды назад, на Сару. Ощутив внезапную близость папиного духа, я всю неделю не могла даже думать о предстоящих «Открытых микрофонах», но исторический день настал, и реальность сразу обрушилась на меня всей своей тяжестью. Впервые. Впервые мы выходим на большую сцену, будем участвовать в настоящем конкурсе, состязаться с другими музыкантами. Хотела бы я так же, всем сердцем отдаться всему этому, как Сара, однако… Не позволяют скрипка в сумеречной роще, Черный Человек в снах, предвкушение чего-то грандиозного в ближайшем грядущем – причем я не имею в виду запись в профессиональной студии. Больше слушать музыку к соснам я не ходила, но точно знаю: она там звучит, она меня ждет.