Хотел как лучше, а получилось как всегда. По каким-то таинственным причинам то, что на Западе работает отлично, у нас частенько только портит дело, хоть ты тресни. Министерству полиции передали из МВД не только руководство полицией, но и право контролировать местные органы других министерств. В результате – рост бюрократического аппарата, всевозможные межведомственные трения; взаимодействие местных органов, министерств и ведомств лишь усложнилось и запуталось. Получается, не так уж и не прав был министр внутренних дел О. П. Козодавлев, как-то сказавший в сердцах: «Министерство полиции само по себе есть урод». Знаменитый историк Карамзин открыто иронизировал над «излишней многосложностью» новоиспеченного учреждения, по замыслу его создателей упростившего бы управление государством, а на деле добавившего бюрократического хаоса и прочих «прелестей».

Но главное, новоиспеченное министерство не привело к улучшению работы полиции, совсем наоборот. Когда император распорядился провести ревизию всех полицейских учреждений, обнаружилась масса, деликатно выражаясь, недостатков: в одном месте, во дворе полицейской конторы, в куче навоза, нашли солидную стопку полусгнивших следственных дел, которыми никто так и не стал заниматься. В другом выяснилось, что арестанты местного острога наладили у себя в камерах производство фальшивых ассигнаций – и неплохого качества (русский умелец, куда бы его ни забросила судьба, везде найдет применение своим талантам). И так далее…

Так что Министерство полиции, смело можно сказать, тихо скончалось естественной смертью. Когда в 1819 году умер министр полиции Вязмитинов, нового император назначать не стал, а несколько месяцев спустя без всякого шума управление полицией вернули МВД.

В царствование Николая I окрепли копившиеся уже несколько десятилетий сложности и недочеты, касавшиеся как городской полиции, так и сельской. Теоретически в рядовые полицейские и квартальные надзиратели можно было поступить по «вольному найму», но желающих находилось крайне мало. Так что выход нашли простой: из регулярных армейских частей забирали солдат и переводили в полицию. Легко догадаться, что у военных это не встречало ни малейшего понимания: какой строевой командир захочет лишаться справных, толковых солдат или унтеров? А потому армейцы, пользуясь тем, что проконтролировать их было практически невозможно, в массовом порядке спихивали полиции так называемых «неспособных» – проштрафившихся, нерадивых, в общем, всех, от кого хотели избавиться. Естественно, из нерадивых солдат получались нерадивые полицейские. Один из высокопоставленных сотрудников Департамента полиции открыто жаловался: «Министерству внутренних дел правительство в качестве исполнительных чинов для городской полиции дает одно отребье армии». Иначе при такой системе не могло и быть. Представьте, что вы командир роты, и вам пришла «разнарядка»: передать на службу в полиции трех ваших солдат. Кого вы отдадите – исправных служак или раздолбаев, от которых никакого толку? То-то…

На селе были свои, специфические проблемы. От полицейской службы наперегонки пытались при любой возможности уклониться и дворяне, и крестьяне. Дворянам, особенно более-менее зажиточным, не было никакого интереса становиться заседателями земского суда – времени эти обязанности отнимают много, а жалованье мизерное. Николай I сначала пытался воздействовать чисто «морально», издав специальное обращение к дворянству, в котором призывал не уклоняться от службы в уездной полиции и избирать туда людей, «истинно достойных имени блюстителей общественного порядка».

Увы, так уж издавна повелось – и не только в России, – что попытки взывать к совести сплошь и рядом результатов не дают, а если и дают, то мизерные. Дворянство продолжало всячески отлынивать от докучливых обязанностей «блюстителей порядка», выбирая в заседатели тех, кто, как говорится, не успел увернуться. По тем же причинам, что и военные, помещики отнюдь не горели желанием отдавать в десятские и сотские «справных хозяев», предпочитая избавляться от бесполезных в хозяйстве лентяев (к тому же не пользовавшихся ни малейшим уважением односельчан). Да и нисколько не зависевшие от помещиков государственные крестьяне сами при любой возможности старались увильнуть от очередной повинности. По тем же мотивам, что и дворяне: хлопот и обязанностей множество, а жалованье ничтожное. Толкового, справного мужика эта «повинность» отвлекает от хорошо налаженного хозяйства. А лодыри и бездельники, стремившиеся пощеголять с медной бляхой на груди и получить хоть крохотную, да властишку над односельчанами… Ну, легко представить, какие из них получались полицейские кадры.

В общем, меры морального воздействия на дворян особого успеха не принесли. Что до крестьян – на них вообще не пытались морально воздействовать. На дворе стояло крепостное право, и подобное воздействие попросту никому не пришло бы в голову, как нам никогда не придет в голову читать мораль своему электрочайнику. Так что сельская полиция оставалась самым слабым звеном в системе, работая по регламентам, установленным еще в 1775 году.

На смену моральному воздействию пришло материальное. Служащим сельской полиции (крестьян это не касалось) подняли оклад. На должности сотских и десятских разрешили брать отставных солдат, что слегка поправило дело: во-первых, солдат (особенно тогдашний, «воспитывавшийся» самыми жесткими мерами) был привычен к дисциплине и порядку, а во-вторых, служили тогда по двадцать пять лет, и отставник начисто отвыкал от крестьянского труда, так что хлопоты и в хозяйстве его ничуть не занимали. Ну, и психология вдобавок: еще с петровских времен солдат привык считать себя выше «сиволапого мужичья», так что с превеликой охотой в случае чего «тащил и не пущал».

Все равно этого было недостаточно – еще и оттого, что на уезд с населением порой тысяч в сто населения приходилась буквально горсточка полицейских служителей, то и дело вынужденных, кроме выполнения своих прямых обязанностей, отвлекаться на выполнение всевозможных поручений губернатора.

И тогда министр внутренних дел граф Блудов (один из крупнейших государственных деятелей своего времени) составил проект реформ, утвержденный императором в 1837 году. Каждый уезд разделили на несколько «станов», и в каждом из них был становой пристав, а в подчинении у него рассыльный (скорее выполнявший чисто полицейские функции) и десятские с сотскими. Пристав должен был постоянно жить на своем участке, для чего ему выделяли деньги на строительство дома. Эта система оказалась настолько эффективной, что просуществовала (с некоторыми изменениями и дополнениями) до революции.

Реформы касались и городов. Теперь городские полицейские команды комплектовались либо из солдат, негодных к строевой службе (но вполне физически годных для несения службы полицейской), либо из отставных солдат и унтеров, тщательно проверявшихся на пригодность. На территории каждой части (то есть пяти-шести кварталов) появились полицейские будки, где постоянно жил с семьей «будочник», тогдашний постовой, да вдобавок хватало места, чтобы разместить при необходимости усиленный ночной полицейский наряд.

Тогда же зашла речь о создании (точнее, воссоздании) сыскной полиции как специализированного органа, но вот этот проект не осуществили. Возможно, еще и потому, что криминогенная обстановка в столицах, по нашим меркам, была прямо-таки смешной. В Москве в середине XIX века в год происходили 5–6 убийств, 2–3 грабежа и разбоя, около 400 случаев мошенничества и 700 краж (при тогдашнем населении Москвы в 370 000 чел.). Раскрываемость составляла примерно две трети, а по убийствам и грабежам порой бывала стопроцентной. В Санкт-Петербурге было совершено в 60 раз меньше краж, чем в Лондоне (правда, в Лондоне было в три раза больше жителей, но все равно на фоне англичан Россия смотрелась неплохо). Так что пока в сыскной полиции не видели нужды, обходились мерами, о которых я подробнее расскажу позже, в главе, специально уделенной сыщикам.