мне и смотрит так нежно, что спирает дыхание. Макс тянется губами, я в наслаждении закрываю глаза, мечтая ощутить сладкий поцелуй… На лбу. Что?

Ещё один, а потом странные касания на шее, и я открываю глаза, понимая, что прикосновения мне не приснились. Макс держит губы на моём лбу.

— Ты чего? — хриплю еле слышно, ощущая невыносимую боль в горле.

— У тебя температура, ты очень горячая.

Приехали…

Ну, этого стоило ожидать. Что я там говорила? Взрослый и рассудительный человек? Ну да… В моменты, когда нужно заботиться о своем здоровье, я становлюсь совершенно невыносимым глупым ребенком, отчего сама потом страдаю. Я то три мороженого подряд съем, то решаю спрыгнуть с качели на ходу, то через костёр скачу, то сижу зимой без шапки хрен знает сколько времени. Ну дура же.

Тело ломит так сильно, словно по нему били палками минимум сутки. Мне правда очень хреново, но я стараюсь не подавать вида, потому что не хочу обременять Макса. Судя по всему, сейчас не больше пяти утра, а мы уснули всего пару часов назад, пусть он лучше дальше спит, чем возится со мной, не умру ведь я, в конце концов.

— Всё в порядке, — я пытаюсь улыбнуться, но, судя по выражению лица Тимофеева, выходит кривовато, — спи, утром разберёмся.

— Медведева, ты совсем, что ли?

Ну да. Ты не заметил ещё?

Блин, когда называет меня по фамилии, он либо дурачится, либо злится. Вряд ли сейчас первое, да? Чёрт.

— Ну чего? — снова поднимаю голову, хотя делать это ужасно больно. Макс явно недоволен моим состоянием, а я, вместо того чтобы ворчать, что мне не дали поспать, умиляюсь его заботе и таю от взгляда. Или это и есть нормальная реакция? Простите, все мои отношения заканчивались на «Симс» и «Клубе романтики», я в них ничего не смыслю.

— Я принесу градусник, — он решительно поднимается и выходит из комнаты, а мне сразу становится холодно и грустно. Я уверена, он вернётся быстро, потому что знает, где что лежит, чуть ли не лучше, чем у себя дома, ведь ошивается тут с самого детства, поскольку ему удалось подружиться и с Тёмой и с Яной сразу, хотя те между собой лет до тринадцати только воевали. Придурки мои.

Макс несёт всю аптечку, что-то бормоча о моей безответственности, а потом, решая не терять времени на попытки что-то мне объяснить, просто ставит градусник, совершенно бесцеремонно подняв руку, и садится рядом, трогая мой лоб.

— Спасибо, мамочка, — Макс улыбается, потому что называю его так всегда, когда он заботится, и в этом нет ни капли колкости. Я правда благодарна за все, что он делает. Потому что родители в гостях, Тёма где-то спит, Янка, я уверена, танцует на столе или поет где-нибудь воображаемое караоке, а Макс тут, со мной, измеряет температуру, вместо того чтобы спать.

— Будешь должна, — и я закатываю глаза. Если собрать воедино эти фразы за всю нашу жизнь и включить как мелодию, я буду слушать, что должна ему, дня три, не меньше. К слову, ещё ни разу не возвращала долг, а они, между прочим, лет с пяти копятся. Он потом просто убьёт меня и закопает труп в лесу, да? Чтобы уже никогда должна не была.

Макс снова не спрашивает меня, а молча достает градусник, фокусируя на нем взгляд, и по широко открывшимся глазам я понимаю, что дальше спать мы, походу, не будем. Он ворчит, что я насидела на улице на температуру сорок, а потом роется в аптечке и возмущается, что у нас нет ничего жаропонижающего. Ну правда как мамочка.

— Как такое может быть? Чем тебе температуру сбивать?

— Ну, мама говорит, что ниже тридцати девяти сбивать нельзя, а если у кого-нибудь выше, то она просто ставит укол, — говорю это без задней мысли, на самом деле едва ворочая языком от боли. Макс снова роется в аптечке, берет ампулу, читает, кивает что-то себе, а потом достаёт шприц и говорит:

— Поворачивайся!

Что?

— Нет, — голос дрожит от накатившей волны страха. В смысле поворачивайся? Я ещё не готова показывать ему свою задницу. Да никому не готова, на самом деле, но ему тем более. Надо было молчать про чёртовы уколы и вовремя вспомнить, что Макс проходил какие-то там курсы по оказанию первой помощи и теперь профессионально делает уколы и всё остальное. А можно лучше дыхание рот в рот, а?

— Медведева, у тебя температура сорок, а на дворе новогодняя ночь. Скорую мы точно не дождемся, а в приемном отделении, наверное, хуже, чем в вашей гостиной, — тут я начинаю сдаваться, потому что он прав. — Родителей нет, зато есть я. Нет, я конечно могу найти Тёму или Яну, но не уверен, что они не промахнутся по нужному месту.

Я громко вздыхаю, принимая своё поражение. Он прав, абсолютно, но от этого мне не легче. Я до сих пор не хочу, чтобы он ставил укол, но мне хреново настолько, что приходится сдаваться. Ощущение, что все кости в теле превратились в крошево, не нравится чуточку больше, чем перспектива показать Максу свою задницу.

— Ладно, — я вздыхаю и переворачиваюсь на живот, чуть не плача. Так себе быть больной, которой приходится ставить уколы перед парнем своей мечты.

— Не ворчи, малышка, я буду аккуратным.

Меня бросает в дрожь от этой фразы, ведь буквально вчера я читала рассказ, где парень точно такие слова говорил девушке перед её первым разом. Я вспоминаю строки оттуда — щеки заливает румянец — и так сильно ухожу в свои мысли, что вообще не замечаю, как Макс делает мне укол. Штаны, видимо, тоже спускает он сам. Здорово как.

— А ты боялась, — он улыбается и я готова смотреть на это вечно, честное слово. — Было больно?

Я качаю головой, утонув в его глазах. Больно? С кем угодно, но только не с тобой. Чёрт. Кажется, я все ещё вспоминаю вчерашний рассказ…

Часов до семи утра мы болтаем, вспоминая всякие смешные истории из детства, и всё это время я лежу на груди у Макса, слушая стук его сердца. Мы вспомнили, как я уговорила забрать его