Пока Риддл говорит, вполне можно представить себе образ секса, скачущего на гребне грядущего. Станут разворачиваться целые живописные картины голозадых космонавток, носящихся на фантастических скоростях по эллиптическим орбитам по залу «Казино де Пари» в отеле «Дюнc» — тут всплеск покрытых блестками гусиных потрохов, там мутное пятно декольных глаз с черными ободками. Тут и там вовсю подмигивает чей-то пах, пока, запуская один невероятный проект «Кульминации» для наших времен, Шон Келли, который раньше работал с этим малым по имени Фрэнк Ллойд Райт, не нажимает красную кнопку — и в грибовидном облаке среди общего грохота не возникает весь улюлюкающий гарем.

Такой аллюр совершенно непреодолим — не столько для молодых, сколько для пожилых. Никто в Лас-Вегасе этого не признает — это в высшей степени несовременное, негламурное понятие. Однако Лас-Вегас представляет собой курорт, предназначенный в основном для людей пожилых. И в эти последние годы, прежде чем износится ткань, а провода коры головного мозга повиснут в черепе подобно комкам засохших водорослей, они ищут высвобождения.

В воскресенье, в восемь утра, начинается еще один почти утомительно солнечный день в пустыне, и Клара с Эбби, дамы лет шестидесяти, а также их супруги, шестидесятитрехлетний Эрл и шестидесятичетырехлетний Эрнест, отчаянно щурясь, выходят из «Мятного казино» на Фремонт-стрит.

— Просто не знаю, что со мной такое, — говорит Эбби. — Эти последние три бокала… я их даже не почувствовала. Я словно бы простую шипучку пила. Понимаете, что я имею в виду?

— Угу, — откликается Эрнест. — А как насчет вон того заведения? Мы там еще не бывали. Давайте зайдем.

Остальные все еще стоят на углу, по-прежнему щурясь и явно испытывая большие сомнения. И Эбби, и Клара уже впали в старое доброе младенчество. Плечи у них мясистые, сгорбленные. Их туловища уже превратились в жирные ломти, поддерживаемые костлявыми, почти атрофированными ногами, воткнутыми в комковатые бедра. Волосы двух пожилых дам завиты и выкрашены согласно самой невероятной моде.

— Понимаете, что я имею в виду? Некоторое время спустя эта штука просто поддает мне газу, — говорит Эбби. — Но я этого даже не чувствую.

— А меня ты там видела? — спрашивает Эрл. — Я просто двигался вперед, легко и славно, ничего такого особенного, просто очень мило поднимался. Понимаешь? А затем, ё-моё, я даже не знаю, что со мной такое случилось. Первое, что я понял — это что я выкладываю пятьдесят долларов…

Эбби очень громко рыгает. Клара хихикает.

— Поддает мне газу, — механически повторяет Эбби.

— Ну так что, как насчет вон того местечка? — спрашивает Эрнест.

— …Просто очень легко и славно, если желаешь…

— …А потом я вся полна шипучки…

— Ну ладно, давайте пойдем…

И вот воскресным утром, в восемь часов, на перекрестке стоят четверо старых приятелей из Альбукерка, что в штате Нью-Мексико. Всю ночь они не ложились, а теперь отчаянно щурятся от солнца, рыгают от неумеренного употребления коктейлей ранним воскресным утром, и — о чудо! — вокруг нет никого, чтобы посмеяться над старушкой с комковатыми ляжками, насилу втиснутыми в брюки «капри» и обутой в туфли на декорированных танкетках.

— Откуда мы взялись? — говорит Клара, обращаясь ко мне впервые с тех самых пор, как я подошел к ним. — Он хочет знать, откуда мы взялись. По-моему, время ложиться спать мы уже давно пропустили, правда, родненькие?

— Поднимайся по лестнице и ложись в постель, — говорит Эбби.

Общий смех.

«Поднимайся по лестнице» определенно стало лучшей фразой Эбби. На данный момент в Лас-Вегасе нет почти никаких лестниц, по которым можно было бы подняться. Скоро откроются дома «Авалона», рекламирующие себя «Двухэтажные дома!», как будто данное понятие являет собой нечто исключительно щедрое и экзотическое. Пока я разговариваю с Кларой, Эбби, Эрлом и Эрнестом, выясняется, что фразу «поднимайся по лестнице» они много лет тому назад притащили в Альбукерк из Маршалтауна, что в штате Айова, наряду с великим множеством прочего багажа. В том числе, например, с целым буфетом протестантских табу насчет пьянства, разврата, азартных игр, позднего укладывания в постель, позднего подъема, ничегонеделания, лени, валяния дурака на улицах и ношения брюк «капри» — короче говоря, всего, предназначенного отвадить человека от краткосрочных удовольствий с тем, чтобы он смог сосредоточить свою энергию на куда более важных, долгосрочных ценностях.

— Мы были там — (в «Мятном казино») — пару часов тому назад, и тот старикан играл на гитаре. Угадайте что? «Заходи, пристраивайся». И я все слушал и слушал эту старую песню, которую уже лет двадцать не слышал. А потом тот шибздик и его ребята начали говорить старикану, что уже поздно и что ему пора в постель. А он все твердил: «Только не заставляйте меня ложиться в постель, и все будет в норме». Ведь я в норме, Эрл? Правда, я в норме?

Эта освобожденная кора головного мозга во всем своем великолепии ничем не отличается от той, что имеется у пожилых дам за игральными автоматами. Некоторые из них просто туристки, чьи мужья говорят: «Вот тебе пятьдесят баксов, иди подергай игральные автоматы», тогда как сами эти мужья отправляются искать более изощренных удовольствий. Однако большинство этих пожилых дам являются частью перманентного пейзажа Лас-Вегаса. Вот они заходят в «Голден Наггет» или в «Мятное казино» со своими чеками «социальной защиты» или с пенсионным чеком от телефонной компании штата Огайо, отоваривают его в кассе казино, берут бумажный стаканчик и натягивают рабочую перчатку «айрон бой», после чего исчезают в рядах игральных автоматов и принимаются задело. В частности, я припоминаю разговор с другой Эбби — шестидесятидвухлетней вдовой коренастого телосложения, напоминавшей сверху донизу пожарный гидрант. Прожив двенадцать лет одна в Кэнноне, что в штате Огайо, эта Эбби перебралась в Лас-Вегас, чтобы жить здесь со своей дочерью и ее мужем, армейским служащим.

— Их так радовала эта перспектива, — сказала она. — Просто удивительные лицемеры. Знаете, дочка все время говорила: «Мамочка, как бы нам хотелось, чтобы ты с нами здесь жила, только мы боимся, что тебе это не понравится. Ведь это практически приграничный город». Тогда я и говорю: «Что ж, если вам лучше, чтобы я не приезжала…» — «О нет!» — восклицает она. Хотела бы я знать, что в то время говорил ее муж. Он зовет меня «мамой». В общем, как только я оказалась здесь, они прикинули, что я могу стать отличной няней, мыть посуду, вытирать пыль и орудовать шваброй. В общем, хорошо устроились, мерзавцы. И вот в один прекрасный день я зачем-то отправилась в город и просто решила поиграть — посмотреть, что за автоматы такие. Это так забавно — я просто не могу вам этого описать. Кажется, я проиграла. Совсем немножко. Но их чуть удар не хватил. «Бога ради, бабушка» — и тому подобное. Они всегда говорят «бабушка», когда мне полагается «действовать соответственно моему возрасту» или проползать в половую щель. Что ж, скажу вам, играть гораздо лучше, чем сидеть с утра до ночи в их захудалом маленьком домишке. Игровые автоматы — они меня вроде как захватывают. Нет, не могу этого объяснить.