Дюхамел-Стэндифорд

Округ Саффолк, Массачусетс

С 1840 г.

Я позвонил в дверь. Войдя внутрь, я оказался в просторной приемной с белоснежными, ледяного оттенка стенами. Единственным украшением интерьера служили развешанные на стенках квадраты и прямоугольники матового стекла — каждый не больше фута шириной. Торчать в этой комнате и не заподозрить, что за тобой наблюдают, было просто невозможно.

За единственным в комнате столом сидел человек, переживший всех, кто еще мог бы помнить те времена, когда его в этой комнате не было. Его звали Бертран Уилбрахам. Возраст его не поддавался определению — то ли побитые жизнью пятьдесят пять, то ли бойкие восемьдесят. Кожа его цветом напоминала хозяйственное мыло — вроде того, какое мой отец держал у рукомойника в подвале, а из всей растительности на голове у него имелись только очень тонкие и очень черные брови. Даже щетины у него я никогда не видел. Все работающие на «Дюхамел-Стэндифорд» мужчины обязаны были носить костюм и галстук — цвет и покрой оставались на усмотрение сотрудника, однако на пастельные оттенки и цветочные узоры тут косились с неодобрением. Рубашка обязана была быть белой. Без вариантов — только белая, никаких полосок, сколь бы тонкими они ни были. Бертран Уилбрахам, однако, всегда носил рубашку светло-серого цвета. Костюмы и пиджаки его менялись, хотя и заметить это было непросто, с темно-серых на черные или на темно-синие, но серая, нарушающая протокол рубашка оставалась неизменной, как бы намекая — вот такая унылая у нас революция.

Мистер Уилбрахам не особенно меня жаловал, но я утешался тем, что знал — ему вообще никто не нравится. Тем утром, едва впустив меня, он поднял с безупречно чистого своего стола крохотную розовую бумажку.

— Мистер Дент требует, чтобы вы явились к нему в кабинет, как только прибудете.

— Ну, вот я и прибыл.

— Тогда вы знаете, что делать.

Мистер Уилбрахам разжал пальцы, и розовый листок медленно опустился в корзину для мусора.

Он нажал кнопку, открылась другая пара дверей, ведущая в офисы. Я направился по коридору, устланному светло-серым ковром, в кабинет, выделенный таким же, как я, внештатным сотрудникам компании. Этим утром он пустовал, а значит, я с чистой совестью мог расположиться там с максимальным комфортом. Войдя, я позволил себе немного помечтать — представил, что к концу дня этот офис станет постоянным местом моей работы. Выкинув эту мысль из головы, я бросил на стол свои сумки. В спортивной сумке — фотоаппарат и прочее оборудование, которое я использовал, когда следил за Брэндоном Трескоттом. В чехле для ноутбука — собственно ноутбук плюс фотография моей дочери. Я снял кобуру с пистолетом и убрал ее в ящик стола. Там она и останется до конца дня — таскать с собой пушку мне нравилось не больше чем есть брюссельскую капусту.

Покинув стеклянную коробку офиса, я направился по светло-серому коридору в кабинет Джереми Дента. Дент был вице-президентом по персоналу. Именно он пару лет назад начал подкидывать мне работу от «Дюхамел-Стэндифорд». До этого я работал на себя. Офисом мне служила комната в колокольне церкви Святого Бартоломью — результат абсолютно незаконного договора между мной и отцом Драммондом, тамошним пастором. Когда же епархии Бостона пришла пора расплачиваться за священников-педофилов, которых они покрывали и защищали десятки лет, в церковь Святого Барта направили комиссию с проверкой. Вследствие этого визита мой офис исчез без следа — точно так же, как и колокол, который, говорят, висел в колокольне еще до меня, но который в последний раз видели, когда в Белом доме сидел Джимми Картер.

Дент, происходивший из древнего рода виргинских солдат-джентльменов, закончил Вест-Пойнт третьим в выпуске. Затем — служба во Вьетнаме, Военная академия, взлет по карьерной лестнице. Он командовал войсками в Ливане, а вернувшись домой, неожиданно уволился в запас. Взял и бросил все в возрасте тридцати шести лет и в звании подполковника, по причинам, оставшимся загадкой. В Бостоне судьба свела его с друзьями семьи — из тех, чьи предки некогда вырезали свои имена на досках «Мэйфлауэра», — и они сказали, что для него может найтись место в фирме, о которой в их кругах вообще говорить не принято — до тех пор, пока дела идут нормально.

Двадцать пять лет спустя Дент стал в фирме полноправным партнером. Он обзавелся белым, колониального стиля особняком в Довере и летней резиденцией в Виньярд-Хэвене. У него была красавица-жена, похожий на него как две капли воды сын, две красавицы-дочери и четверо внуков, выглядевших так, словно после школы они позируют для рекламы «Аберкромби». Никто не знал, что заставило его когда-то оставить службу, но это что-то до сих пор занозой сидело в нем. При всем обаянии этого человека в его обществе каждый невольно напрягался, словно чувствуя, что ему и самому с собой неуютно.

— Входи, Патрик, — сказал он после того, как секретарь проводил меня к его двери.

Я вошел, пожал ему руку. За его правым плечом высилось здание Бостонской таможни, а из-под левого локтя протянулась полоса международного аэропорта Логан.

— Присаживайся, присаживайся.

Я так и поступил, а Джереми Дент откинулся в кресле и с минуту созерцал панораму города, открывавшуюся из окон углового офиса.

— Лейтон и Сьюзан Трескотт позвонили мне вчера вечером. Сказали, что ты решил ситуацию с Брэндоном. Провел его, вынудил проколоться.

— Нетрудно было, — кивнул я.

Словно решив отметить это тостом, он поднял стакан и отпил воды.

— Они сказали мне, что подумывают отправить его в Европу.

— Служба надзора над условно осужденными будет в полном восторге.

Он поднял брови, глядя на собственное отражение.

— Я сказал то же самое. А ведь мать у него судья. Сильно удивилась. Господи, вот они, детки. Способов испортить ребенка — миллион, а воспитать правильно — дай бог, если штуки три наберется. Конечно, все от матери зависит. Лично я, как отец, всегда считал, что лучше ни во что не лезть и надеяться, что все как-нибудь само образуется.

Он допил воду, снял ноги с краешка стола.

— Не желаешь соку? Или еще чего-нибудь в этом роде? Кофе мне больше нельзя.

— С удовольствием.

Он подошел к бару под плоским телеэкраном, достал бутылку клюквенного сока, вынул лед. Принес два стакана, звякнул одним о другой, и мы дружно отпили клюквенного сока из тяжелого уотерфордского хрусталя. Затем задница его вернулась в кресло, ноги — на краешек стола, а взор — к городу.

— Ты, наверное, интересуешься, каков твой статус в нашей компании.

Я слегка приподнял брови, надеясь, что это продемонстрирует ему: ну да, я заинтересован, но давить не хочу.

— Ты отлично для нас поработал, и я помню, что обещал подумать о том, чтобы после завершения дела Трескоттов взять тебя в штат.

— Помню такое, да.

Он улыбнулся, снова отпил соку.

— Ты полагаешь, дело завершено?