— Например?

— Ну например, когда Евросоюз объявил санкции России, мы каждый день заседали в поисках пятой колонны.

— Ну и как, удалось ее найти?

— К сожалению, нет. Пока что, антикинетики умнее нас.

Я смотрю на Сомова, его взгляд такой острый и направлен сквозь меня, что какой-то невероятный холод пробивает всю меня дрожью.

Через десять минут вертолет приземляется на вертолетной площадке возле одной из высоток на окраине города.

Мы втроем проследовали через эксклюзивный лифт снаружи здания на тридцать седьмой этаж. Я впервые вижу трехэтажный пентхаус. До этого я работала с разными людьми и долларовыми миллионерами в том числе, мне приходилось защищать в суде даже местного владельца гольф-клуба, когда его обвинили в домогательстве к молодому гринкиперу. Неприятное было дельце.

Но такую роскошь я еще не видела вблизи.

— Это миссис Пен, она русскоговорящая англичанка, управляющая моей городской недвижимостью. — немолодая, но очень красивая женщина в изумрудном твидовом костюме открывает стеклянную дверь и скупой улыбкой проводит нас в дом.

— Шато О-Брион, дорогая Дорис, пожалуйста. — Пасабан целует руку миссис Пен, а она на сей раз щедро улыбаясь, немедля подает второй рукой жест молодому человеку в углу.

— Это официант, у тебя есть свой собственный официант?

— И не только, в доме есть еще охрана — Том и Кит. — самодовольная улыбка растягивается по лицу Сомова. Так и хочется сказать ему «мы все взрослые люди, прекрати бахвалиться».

— Ясно.

Как же красив мой учитель, когда смеется.

— Мне тоже вино, и для леди, пожалуйста.

— Хорошо, господин. Желаете поужинать?

— Да, мы сильно проголодались. Накрой, пожалуйста, на троих.

— На двоих. Мне нужно ненадолго уехать. — Пасабан кажется мне странным.

— Хорошо. Оставь дело Жибарецки на столе, пожалуйста.

— Безусловно.

С дальнего угла большого стеклянного атриума потянулись ароматы базилика и пармезана. Боже, как я хочу есть.

Ужин оказался просто потрясающим. Через час мы уже сидели в небольшом кабинете Сомова, вино расслабило меня, я даже забыла про подозрительность рыжеволосого кинетика.

— Лев, скажи, а когда ты узнал, что не такой как все?

— Я всегда это знал — Сомов пугает меня своей самоуверенностью.

— То есть, ты сейчас на полном серьезе хочешь сказать, что тот бедный сельский учитель, только что закончивший университет, уже знал, что обладает великой силой?

— А, я понял твое недоумение. Ты думаешь, что лет в тридцать я узнал о великой власти, возможности красть и манипулировать и тут же воспользовался этим, став миллионером?

— Ну, не так грубо, но да. Не обижайся. Просто я вижу, как вы с сером Пасабаном останавливаете время в личных целях. И несмотря на мои небольшие познания антикинетиков, мне кажется, что способностью останавливать время в личных целях вы пользуетесь нередко.

— Ты права. В последнее время Пьер стал часто это делать. Но не я. Свое богатство я заработал честным путем, исключительно вкалывая на Институт. А вот Пьера я давно предупреждаю об опасности остановок времени. Даже сегодня в полицейском участке мне не хотелось, чтобы он это делал. Но как видишь, дело Жибарецки у нас, так что не все так плохо.

— Наверно. И все-таки, останавливать время — это плохо, но почему?

— Дело в том, что останавливая время, останавливается движение. Все частицы в любом объекте, все молекулы и атомы перестают перемещаться. То есть они становятся единым целым, неделимым…

— Так вот почему пар был плотным! — меня озаряет.

— Пар?

— Не бери в голову. Просто я наблюдала то, о чем ты говоришь, сегодня.

— Так вот, чем чаще мы останавливаем движение, тем плотнее становятся объекты. И наш совет кинетиков однажды подсчитал, что если произойдет еще миллиард остановок, то в это вселенной станет невозможно жить. Придется искать новую.

— Стоп. Стоп. Стоп. — мои мозги буквально закипают. — Что значит новую?

— Ну ты же не думаешь, что существует лишь одна вселенная? Вспомни, ад, рай, нирвана, как состояние, но тоже находящееся не здесь — это уже три. Открой свои чувства, посмотри вокруг. Данный физический мир — лишь один из миллионов возможных.

— Хорошо. Допустим. А что насчет миллиарда остановок. Сколько еще осталось?

— Где-то две трети. Но мы предполагаем, что швейцарские антикинетики тоже про это знают, потому что у них строго регламентированные остановки.

— Ну тогда не такие уж они и злодеи. Мне даже кажется, что сер Пасабан сейчас самый подозрительный из всех, о ком ты мне рассказываешь и кого мне удалось наблюдать самой.

Сомов хмурится, а я немного сжимаюсь.

— Достаточное серьезное заявление. У тебя есть какие-то доказательства твоих подозрений, кроме домыслов?

— Нет.

Я глотаю еще вина. Мне сейчас так стыдно за обвинение друга Сомова, что если бы не вино, наверно я бы закурила. Сомов выходит в гостиную.

Но все же вера в себя возвращается ко мне.

— Дела Жибарецки нет. — сейчас Лев уже выглядит скорее озабоченным, чем неустрашимым и самоуверенным как пять минут назад.

— Вот и первый факт. — не могу же я молчать.

— И очень весомый. Ты права, София. Похоже я очень плохо знаю своего друга.

— Как думаешь, он как-то связан с убийством партнера будущего мера Петербурга и с кражей моего автомобиля?

— А в автомобиле был твой лэптоп?

— Да! Точно! — вот же черт.

— Нам не нужно делать поспешных выводов, но думаю, начать расследование в отношении Пасабана стоит.

— Давай, когда приступим? — я полна энергии и сил. Сытость, отсутствие нервного напряжения и вызов судьбы — полный набор борца за справедливость.

— Отставить, рядовой Бергольц. — Сомов снова улыбается. — Я понимаю твое рвение, но сейчас мы отправим моих ребят проследить за Пасабаном, просто наблюдение. Ведь у нас нет фактов. Нужно сначала их собрать. А ночной Петербург не очень-то рад адвокату и физику, которые плохо подготовлены для преследований подозреваемых.

— Генерал Сомов, позвольте осведомить Вас, что я — не просто юрист, я училась в Академии МВД в казарменном режиме, я владею боевыми искусствами, умею пользоваться оружием и неплохо справляюсь с тем, чтобы остаться незамеченной во время слежки.

— Ого. Это ты на самом деле удивила. — приятно осознавать свое превосходство над мужчиной.

— Ну тогда и я тебе признаюсь — после окончания твоего одиннадцатого класса я уехал на два года из Старого Холма, я обучался в службе разведки. Но меня демобилизовали, чтобы вернуть в бывшую школу — теперь уже Институт, так как мои познания в ядерной физике оказались важнее для государства.