Я качала головой:

– Как ты все это узнал?

– Я слушал.

Я тоже слушала, но не имела привилегий отцова наследника. Ээта звали теперь на все советы. Дядья стали приглашать его к себе во дворцы. Я ждала в своей комнате, когда он вернется, чтоб пойти с ним на тот пустынный берег и сидеть на камнях, чувствуя, как море брызжет на ноги. Я прижималась щекой к его плечу, а он задавал мне вопросы, которые я никогда не обдумывала и едва ли понимала. Например: на что похожа твоя божественная природа?

– То есть?

– Вот послушай, на что похожа моя. На столб воды, что беспрерывно изливается сама на себя, прозрачная до самого каменистого дна. Теперь ты.

Я попробовала ответить. На ветры, овевающие утес. На кричащую чайку в гнезде.

Он покачал головой:

– Нет. Ты говоришь так, пытаясь мне подражать. На что она похожа в самом деле? Закрой глаза и подумай.

Я закрыла глаза. Смертный услышал бы биение собственного сердца. Но у богов кровь по жилам бежит еле-еле, и я, по правде говоря, ничего не услышала. Однако разочаровывать Ээта не хотелось. Я приложила руку к груди и через некоторое время вроде бы что-то почувствовала.

– Раковина.

– Ага! – Он взболтал пальцем воздух. – Двустворчатая или витая?

– Витая.

– А что в раковине? Улитка?

– Ничего. Воздух.

– Это разные вещи, – возразил Ээт. – Ничего – значит пустота, а воздух – то, чем наполнено все остальное. Он – дыхание, и жизнь, и дух, и слова, что мы произносим.

Брат мой, ты философ. Знаешь ли, сколько богов таковы? Я знакома лишь с одним. Над нами голубел небесный свод, но я вновь оказалась в том темном зале, увидела кровь, кандалы. И сказала:

– У меня есть тайна.

Ээт удивленно приподнял брови. Подумал, я шучу. Мне не могло быть известно неизвестное ему.

– Это случилось до твоего рождения, – объяснила я.

Слушая о Прометее, Ээт не смотрел на меня. Брат всегда говорил, что разум его работает лучше, если не отвлекается. Ээт не отрывал глаз от горизонта. Острые, как у орла, чьим именем он был назван, глаза эти проникали в суть вещей сквозь малейшие трещины, как вода просачивается в прохудившийся корпус корабля.

Я закончила, а Ээт еще долго молчал. И наконец сказал:

– Прометей был богом прорицания. Наверняка он знал, что его покарают – и как покарают. И все равно это сделал.

Такое мне в голову не приходило. Значит, добывая огонь для людей, Прометей уже знал, что в конце пути его ожидает орел и одинокий, вековечный утес.

Вполне, ответил он на мой вопрос, все ли с ним будет хорошо.

– Кто еще об этом знает?

– Никто.

– Точно? – переспросил брат с непривычной настойчивостью. – Ты никому не сказала?

– Нет. Да и кому говорить? Кто бы мне поверил?

– Верно. – Ээт коротко кивнул. – Больше никому не рассказывай. Никогда не говори об этом, даже со мной. Повезло тебе, что отец не узнал.

– Думаешь, он очень разозлился бы? Прометей ведь его двоюродный брат.

Ээт фыркнул:

– Мы все двоюродные братья и сестры, включая олимпийцев. Ты выставила бы отца глупцом, который за собственным чадом не может уследить. Он бы тебя воронам выкинул.

У меня нутро сжалось от ужаса, а брат, увидев мое лицо, рассмеялся:

– Вот именно. И ради чего? Прометея все равно покарали. Дам тебе совет. Когда вздумаешь снова перечить богам, найди повод посерьезнее. Очень не хотелось бы видеть, как сестру мою испепелят ни за что.

* * *

Пасифаю выдавали замуж. Она давно уже просилась, то и дело, усаживаясь к отцу на колени, мурлыкала, как не терпится ей нарожать детей какому-нибудь достойному богу. Заручилась поддержкой Перса, и тот во время каждой трапезы поднимал кубок за созревшую сестру.

– Минос, – сказал возлежавший на ложе отец. – Сын Зевса и царь Крита.

– Смертный? – Мать приподнялась. – Ты говорил, она выйдет за бога.

– Я говорил, за вечного сына Зевса, а он такой и есть.

Перс ухмыльнулся:

– Ох уж эти пророчества… Он умрет или нет?

Вспышка озарила комнату, жгучая, как сердцевина пламени.

– Довольно! В загробном мире Минос будет повелевать прочими смертными душами. Имя его не забудется в веках. Все решено.

Брат не посмел ничего больше сказать, и мать тоже. Ээт перехватил мой взгляд, и я услышала его слова, будто произнесенные вслух. Видишь? Повод недостаточно серьезный.

Я думала, сестра расплачется: так ее низвести! Но поглядела – а она улыбается. Почему, я не понимала, да и мысли мои приняли иное направление. Меня бросило в жар. Где Минос, там и его семья, и двор, и советники, его подручные, астрономы, виночерпии и слуги и слуги слуг. Все те существа, ради которых Прометей не пожалел своей вечности. Смертные.

* * *

В день свадьбы отец повез нас за море на своей золотой колеснице. Пировать гостей пригласили на Крит, в знаменитый Кносский дворец Миноса. Стены дворца были заново оштукатурены, все вокруг убрано яркими цветами; гобелены отливали ярчайшим шафраном. Ожидали не только титанов. Раз Минос сын Зевса, значит, и подхалимы-олимпийцы придут засвидетельствовать почтение. Боги во всем своем великолепии стремительно заполняли длинные дворцовые колоннады, смеясь и позвякивая украшениями, осматривались по сторонам, отмечая, кто еще приглашен. Плотней всего толпились вокруг отца – бессмертные разных мастей протискивались к нему, чтобы поздравить с заключением блестящего союза. Особенно радовались дядья: пока этот брак в силе, Зевс вряд ли выступит против нас.

Сидевшая на помосте для новобрачных Пасифая сияла как роскошный спелый плод. Кожа ее отливала золотом, волосы блестели, словно солнце на шлифованной бронзе. Вокруг теснилась сотня нимф, и каждая во что бы то ни стало хотела сообщить Пасифае, как та прекрасна.

Я стояла в стороне, подальше от толчеи. Мимо проходили титаны: моя тетка Селена и дядя Нерей, влачивший за собой водоросли, Мнемосина, прародительница воспоминаний, и девять ее легконогих дочерей. Мой ищущий взгляд перебегал с одного гостя на другого.

И наконец я увидела их в уголке. Они стояли, склонив друг к другу головы, – скопище невзрачных фигурок. Прометей сказал, что все смертные разные, но я видела лишь однообразную толпу – тусклая кожа, испарина, измятая одежда. Я чуть приблизилась. Волосы у них были жидкие, плоть дряблая, обвисшая. Я представила, как подхожу и прикасаюсь к этой увядающей коже. В дрожь бросило от одной мысли. Мне уже приходилось слышать истории, которые рассказывали друг другу шепотом сестрицы, – о том, что могут сделать смертные с одинокой нимфой, попадись она им. Оскорбить, похитить, изнасиловать. Верилось в это с трудом. Они казались хрупкими, как пластинки на шляпке гриба. Стояли, осмотрительно потупив глаза, подальше от всех этих божеств. У смертных ведь были свои истории – о том, что может случиться, если свяжешься с богами. Взглянул не вовремя, ступил не туда – и вот уже навлек погибель и бедствия на всю свою семью вплоть до двенадцатого колена.