— Великое дело, знать, что нужно, — наконец сказала она, засмеявшись немного грустно. Ее смех звучал всего лишь мгновение.

— Может, пообедаем немного позже? — нервно спросил он. — Ты слишком перенапрягаешься, пора отдохнуть.

Кэсс быстро кивнула.

— Ты прав, можно. Но боюсь, с обедом не получится. Надо еще многое сделать сегодня вечером. На прошлой неделе отсняли материал о беременностях несовершеннолетних. Я должна его посмотреть, перед тем как одобрить.

Кэссиди отослала машину, решив пройтись пешком. Она всегда ходила с высоко поднятой головой, и во всем ее облике чувствовалась сила. Высокий рост, почти метр семьдесят, величественная, грациозная походка… Она утверждала, что это из-за хорошего воспитания и образования, но Рудольфо думал, что в прежней жизни она принадлежала к царской семье, возможно, была египетской принцессой. Ее сияющие черные волосы до пояса, немного вьющиеся на концах, были мягкие, как китайский шелк. Сапфировые глаза и аккуратные, почти идеальные черты делали ее похожей на фарфоровую куколку.

Решительным голосом она крикнула через плечо:

— Эй! Ты идешь, или нам придется снимать без тебя, моей правой руки?

Его смех был добродушным, но взгляд черных глаз пронизывал Кэсс насквозь и ждал ответа. Рудольфо был полон решимости разрушить невидимую стену, которую она воздвигла вокруг себя. Он называл ее Берлинской стеной, она существовала с самого детства, возможно, возникла после смерти ее матери.

Он чувствовал, что, несмотря на весь ее успех и амбиции, в глубине души Кэссиди была беззащитна. Он не знал причину этой слабости, просто был уверен, что это так. Страшное убийство матери и разлука с отцом, когда тот сидел в тюрьме, должны были стать одной из причин замкнутости Кэссиди. Но было ли что-то еще?

Рудольфо также заметил, что она не доверяла мужчинам, несмотря на то, что дорожила общением с ними. Он улыбался, вспоминая об их бурных свиданиях. Несомненно, она была к нему неравнодушна, она его хотела, но он чувствовал, что до конца она ему не доверяет. Будто бы своей настороженностью защищается от него. Обидел ли ее мужчина когда-то прежде? Насмешка богов: женщина с таким лицом и телом, умом ученого и отвагой дикого льва — и одинока. Нет, это неправильно. Он пристально посмотрел на нее, когда она входила в парк, и подумал, что она всегда будет поворачиваться спиной к нему или к кому-то другому, и тогда у него сам собой возник вопрос: что же ты так старательно скрываешь, Кэссиди?

* * *

Она воображала бурные, непокорные, мощные волны океана, свежую теплоту морского бриза, аромат склоненных от ветра пальм. Она была одна под ослепительно синим небом.

Ленни, то ли бухгалтер, то ли редактор, упомянул о возможности съемок на юге Тихоокеанского побережья в следующем месяце. Материал об эксплуатации детей в самой прибыльной отрасли — секс-турах, путешествиях для педофилов. Тема шокирующая, мрачная и тяжелая — но очень важная. Потянет на премию «Эмми». А когда дело будет сделано, Кэссиди уедет на несколько дней, чтобы насладиться настоящим одиночеством на южных морях, подобно Гогену.

Кэссиди глубоко вздохнула, отгоняя образы океана, морского бриза и раскачивающихся пальм. К фантазиям она вернется, когда эти съемки будут внесены в ее расписание. Теперь она старалась следить за тем, что было отснято на видеопленку за последнюю неделю. Она отметила, что над материалом надо бы еще поработать, принять его она пока не могла. Сосредоточиться ей не удавалось — сегодня был не ее день.

Спустив ноги с кушетки, она встала и выпрямилась перед большим окном, наслаждаясь величественным, совершенным зданием Музея естественной истории с его романским пышным убранством. А прямо у горизонта развернулся яркий зеленый ковер Центрального парка. Вид из здания в готическом стиле, построенного в 1909 году в западной части Манхэттена, был просто потрясающим. «Вометко», основной спонсор ее шоу, около года тому назад бесплатно предоставил ей квартиру, это случилось сразу после того, как шоу было удостоено премии «Эмми» в третий раз подряд. Просторная двухэтажная квартира с двумя спальнями будет принадлежать ей до тех пор, пока она сотрудничает с компанией. Это была единственная роскошь, которую позволила себе Кэсс. Богатство ее не привлекало, но она понимала, что, как продюсер «Момента истины», она должна сохранять имидж, хотя бы делать вид, что придерживается определенного стиля жизни.

Кэссиди, тихо вздохнув, прошла босиком через гостиную в маленькую кухню. Она редко пользовалась ею по назначению, но находила удовольствие от сознания, что всегда может что-то приготовить, если захочет. Стены кухни были выкрашены в ярко-желтый и розовый цвета. На столе все еще лежали остатки китайского готового обеда, вместе с кучей факсов и старых счетов. Здесь же было письмо от Джеймса Рентрю, старинного друга ее отца и его адвоката. Она подняла пастельного цвета конверт, вынула листок и прочла написанное от руки письмо.

Дорогая Кэссиди, сообщаю тебе, что твой отец болен — сердце шалит. Его единственное желание — увидеть тебя снова.

Пожалуйста, найди в своем сердце силы исполнить его волю и, возможно, на этот раз простить его.

Искренне твой,

Джеймс.

Шок? Недоверие? Гнев? Да, все сразу. Она не получала вестей от человека по имени дядя Джеймс в течение многих лет. Лишь один раз он пригласил ее на ленч. Это было лет десять тому назад, когда она училась в Нью-Йоркском университете. Об отце она не слышала с тех пор, как его выпустили из тюрьмы. А не видела его с того момента, как его, осужденного за убийство ее матери, увели в наручниках из зала суда. Но образ отца все еще оставался у нее в памяти.

Эта половина ее жизни была давно похоронена, спрятана в памяти под литерой «Т», означающей тревогу. Но это не могло унять боли, тоски и острого чувства вины. Кэссиди Инглиш больше не была десятилетней девочкой, маленькой принцессой своего папочки. Она посмотрела на вершины деревьев Центрального парка и мысленно перенеслась более чем на двадцать лет назад. В один вечер ее жизнь изменилась навсегда.

Замок, который люди называли особняком, затих, стал беззвучным и страшным. Кэссиди дрожала в своей аккуратной постельке, подпуская к себе только Нэнни Рей. Уже немолодая ирландка гладила ее по спине и говорила, что мамочка ушла к ангелам. Когда Кэссиди спрашивала, где папа, Нэнни Рей отвечала, что его наказали. «Ты должна молиться за своего папу», — добавляла она. Кэссиди опускалась на колени и молилась, разговаривала с Богом и спрашивала его, как мог папочка сделать такое, он же так любил мамочку. Она ничего не могла понять. Ее молитвы всегда сопровождались шумом. Она пыталась сосредоточиться на разговоре с Богом, но в ее голове гудели скандалы, звон разбитого хрусталя и звуки того вечера, когда мамочка вознеслась на небо.

Однажды Нэнни нарядила ее в темно-синее платье с белым кружевным воротничком, небольшой рюшкой, топорщившейся вокруг шеи и такими же кружевами по краю рукавов, белые колготки, черные туфли-лодочки с ленточками, которые она завязала в бантики. Помогая Кэссиди одеться, Нэнни Рей все время говорила ей о том, что один человек будет ее расспрашивать о вечере, когда был прием в их доме. Кэссиди не надо ничего бояться, она должна сказать правду, а дядя Джеймс будет сидеть рядом и помогать.