Окончания ее Лиззи не слышала.

— Не понимаю, что ты в нем нашла, — проворчал позже Мюррей.

Ну что она могла ответить? Что ей нравится трахаться с мистером Виагрой по бесчисленному количеству причин?

— У него самомнение зашкаливает, к тому же он слишком стар для тебя, — продолжал отец. — Его дочери, наверное, уже под тридцать. Найди себе ровесника, — заключил Мюррей нехарактерным для него категоричным тоном в духе «потому что я так сказал».

Ну и ясное дело, что Лиззи не последовала его совету.

Облако быстро набежало на солнце и затенило лужайку, белый, обшитый досками дом и примыкающий к нему сарай, где нанятый отцом работник по имени Бойд возился с трактором. Он помахал Лиззи, она ответила тем же. Бойд ухаживал за коровами. Мюррей купил стадо, когда десять лет назад вышел на пенсию и удалился в северный регион, но быстро понял, что сама идея держать молочный скот нравится ему гораздо больше, чем необходимость каждый божий день вставать в пять утра. Поэтому он и взял в помощь Бойда.

В сарае Лиззи нашла старую корзину и свалила в нее скромную кучку листьев. Они пахли прелью и тленом, и на Лиззи нахлынули воспоминания: ей снова пять лет, а Джордж и Дэниел зарывают ее в палую листву на заднем дворе. Она помнила, как тихо лежала и вдыхала пряный запах, ощущала прикосновение невесомых листьев, невыносимо щекочущих шею…

Она тряхнула головой. Как же давно это было. Лиззи заглянула через заднюю дверь в кухню. Отец, Рут и Джордж по-прежнему сидели за столом. Лиззи осознала, что все выходные придется быть настороже: Рут не дремлет. Приезжая из Вашингтона, Рут с головой погружалась в роль старшей сестры и пыталась заставить всех соглашаться с ней. Например, в последнее время она постоянно шумела по поводу того, что Мюррею пора переезжать в интернат для престарелых — по-настоящему, а не в шутку. Раньше сестры с братом все время острили по этому поводу. «Вот-вот стукнет семьдесят, папа: тебе пора!» — хихикали они, когда ему было за шестьдесят, недооценивая серьезность грядущей реальности. Дети беспощадно дразнили отца, а также друг друга. Забыл чье-то имя? Тебе пора! Потерял ключи? Пора!

Но теперь, когда Мюррею исполнилось восемьдесят один, было уже не до смеха. Сама Лиззи считала, что отцу совершенно не нужно поступаться свободой ради безопасной жизни в доме престарелых. Ведь он ничуть не потерял ясность мышления; он водил машину, ездил в магазины, готовил еду и обслуживал себя. По большей части Мюррей сам заботился о своих владениях, стриг лужайки и делал ремонт в доме. Вместе с Бойдом он ухаживал за своим маленьким стадом коров, а год назад ввел новую систему доения. И приемы у врача он не пропускал.

Но, едва переступив порог дома, Рут сосредотачивалась не на том, что Мюррей способен делать, а на том, чего он уже не может. «Вы заметили, как пахнет мусор? Вы заметили, что отец сегодня небрит? Отец еще не сменил шины на зимние, не заплатил налоги, неделю не забирал почту. И он постоянно все забывает!» Ну да, некоторые тревожные сигналы действительно появились. Несколько месяцев назад, возвращаясь на машине из Конкорда, Мюррей умудрился заблудиться на прямом шоссе: свернул с дороги не в том месте и оказался в диком темном лесу в районе Торнтон-Гор. В другой раз он поставил морковь вариться на плиту, включил горелку на максимум и ушел вынимать белье из стиральной машины, а спохватился, только когда сработала пожарная сигнализация. Кастрюля так обгорела, что ее пришлось выбросить. Рут вечно цеплялась к таким случаям. И хотя именно Лиззи навещала отца дважды в неделю, привозила ему суп, хлеб, а летом — свежие овощи из фермерского киоска; помогала выбрать новую одежду, когда все рубашки изнашивались; играла с ним в карты долгими сумеречными зимними воскресеньями, — несмотря на все это, Рут заявлялась и качала права с уверенностью, что старшей сестре лучше знать, как поступить. От этого Лиззи внутренне закипала и снова чувствовала себя беспомощной импульсивной девочкой, которая оправдывается за сгоревшую кастрюлю или залитый кипятком чужой ноутбук, а Рут только укреплялась в уверенности, что мир развалится на части, если она, Рут, не наведет порядок.

А уж как Рут любила наводить порядок! Она, по сути, была юристом с пятилетнего возраста — по крайней мере, так рассказывали Лиззи. Ребенком Рут организовывала игры с соседскими детьми и устанавливала правила. На День благодарения она предложила революционный план подачи блюд по часовой стрелке, чтобы перед каждым проходил парад яств: индейка и начинка к ней, потом картофельное и тыквенное пюре, запеченный лук и клюквенный соус, — а по мнению Лиззи, такая сервировка неизбежно вызывала чувство вины за неспособность оценить изобилие праздничного стола, поскольку Лиззи терпеть не могла все эти блюда, кроме тыквенного пирога.

Однажды Лиззи приехала к Рут в Бетезду[4] (да-да, только однажды за пятнадцать с небольшим лет) и увидела следующую картину: жалюзи опущены ровно на половину окна, почта сложена в прихожей ровнехонькой стопкой, в детских вдоль стен стоят пластмассовые коробки, каждая со своей этикеткой — «Предметы для рисования», «Спортивное снаряжение», «Белье в стирку». В доме было отведено место для каждой вещи, и ничто не нарушало заведенного порядка. Даже в спальне муж Рут каждый вечер вешал одежду на специальную деревянную вешалку с плечиками, крючками и квадратной полочкой для мелочи и ключей; у самой же Рут имелся небольшой комодик для украшений, а обувь была расставлена по цвету на полках в гардеробной, сумочки лежали каждая в своем отделении, а одежда распределялась по категориям. («Прямо как в универмаге!» — воскликнула Лиззи, а Рут вспыхнула и заявила, что это помогает быстрее собираться по утрам, чего Лиззи не понять, — и ее слова прозвучали не язвительно, но с оттенком снисходительности и явным намеком, что люди, работающие в столичной юридической фирме, выше тех, кто преподает литературу в государственном колледже северного Нью-Гэмпшира.)

«Ах, Рут, — подумала сейчас Лиззи. — Вот бы ты хоть иногда позволяла всем остальным наводить порядок».

Она снова глянула на дом, но солнце вышло из-за облака и ослепило Лиззи, так что она уже не видела кухню. Ее накрыла легкая паранойя: несомненно, родные обсуждают ее недостатки. Лиззи — вечный ребенок, не умеющий владеть собой. Легкомысленная, чересчур эмоциональная. И она невольно начала мысленно защищаться. Извините, хотелось ей сказать, но если она такая легкомысленная, то как ей удалось получить бессрочный контракт в колледже? Как она умудрилась опубликовать столько научных статей о женщинах Фолкнера? И опять же: она искренне сожалеет, что не сосчитала до десяти, прежде чем схватить чайник с кипятком, и что не продемонстрировала родственникам подлинного раскаяния, а ушла в глухую оборону. Семейные встречи чаще всего вызывали в ней все самые плохие качества.

В это время сетчатая дверь кухни хлопнула, и на заднее крыльцо вышла Рут, кутаясь в старую вязаную кофту Лиллиан. После смерти матери прошло тридцать два года, а они все еще не выкинули ее одежду. Что же это за семья, которая не может похоронить своих мертвецов?

— Не бегай от меня, — окликнула сестру Рут. — Не думай, будто я против тебя. Я целиком на твоей стороне. Мы все тебя поддерживаем. Но я все-таки надеюсь, что ожог не слишком серьезный.