Метревели), теннисный корт - ее форма жизни. Она живет в старом квартале Тбилиси, в чудесном тбилисском дворике, в котором есть крутые лестницы, ведущие прямо со двора в квартиры на второй этаж и на галереи, увитые виноградом.

Была поздняя осень, так что виноград уже кончился, на лозах висел изюм, кислый и вкусный. Застекленная терраса - одновременно прихожая и кухня. Дальше две комнаты с высокими потолками и высокими дверями.

Евгения Александровна рассказывает, что она обожала приезды Саши из Петербурга, помнит сказки, которые он сочинял для нее, игры, которые придумывал. Он любил своих младших братьев и сестру, это видно и по его нежным письмам к ним. Саша был музыкален, пел, они разыгрывали домашние спектакли под музыку. Тогда это было принято. Показывает фотографию, где Саша с мачехой изображают какую-то сценку. Последняя встреча состоялась в 1912 году, он был на Кавказе. Потом братья и сестры приезжали к нему и жили в Петербурге на Большом проспекте в квартире, полной технических чудес и диковин, изготовленных руками Саши.

Евгения Александровна пытается (прежде всего для себя) понять, объяснить взаимоотношения в семье: отец, Саша, Нина, дети от второго брака - сложности, по-видимому, здесь все же были. Евгения Александровна хочет снять вину с отца, вину, которой нет. Он виноват только в том, что был молод и обладал пылким характером. Все Вермишевы такие, не без гордости заключает она. И показывает пистолетную пулю в платиновой оправе на цепочке. Выгравирована надпись - «3 декаб. А.В. 1886 г.». Романтическая история. Отец стрелялся на дуэли, и пуля задела его, - потом всю жизнь носил ее на груди как талисман. Вообще «Дуэльный кодекс» В. Дурасова был у Вермишевых настольной книгой, время от времени кому-нибудь требовалось ее полистать. Они любили открыть «Дуэльный кодекс» - вот он - и что-нибудь оттуда почитать вроде: «Условия дуэли на саблях одинаковы с условиями дуэли на шпагах. Единственное различие заключается в том, что дуэль данного рода оружия может происходить на прямых или кривых саблях. В первом случае противники могут рубить и колоть, во втором - только рубить».

- А братиков Левочку и Амбочку разнять удавалось лишь водой из шланга, - смеется Евгения Александровна.

Она достала и показала, а потом и отдала для «романа о Саве» письма его и братьев, дневник отца, тетрадку со стихами Нины Чарековой.

Евгения Александровна познакомила меня с сыном Лели Бекзадян. Они друзья. Виген Павлович Махмурян посоветовал встретиться с «тетей Фаро» и «тетей Люси», они хорошо знали Саве.

Фаро Минаевна Кнунянц - одна из старейших большевичек Закавказья. Кнунянцы вообще фамилия в революции хорошо известная. Сама Фаро еще в 1901 году под влиянием своего брата Богдана, через десять лет погибшего в тюрьме, приняла участие в нелегальном ученическом кружке, а затем вошла в так называемый ученический комитет при Бакинской организации социал-демократов. С Лелей Бекзадян они дружили с детства. Обе делали Революцию, занимались пропагандистской работой, учительствовали. Они учились в Петербурге на Бестужевских курсах, куда в 1909 году ринулся, по словам Фаро Минаевны, весь старый женский партийный актив из Баку. Как раз в том году она и встретилась с Александром.

Москва. Угол улицы Горького и Садовой, высокий дом державного стиля конца сороковых годов. Большая квартира, в ней маленькая старушка. Однако диссонанса нет: не возникает образ божьего одуванчика, путешествующего по анфиладам комнат и не имеющего своего угла. Фаро Минаевна, несмотря на то, что ей уже за девяносто, чувствуется, готова войти в любой зал, подняться на любую трибуну, выступить перед любой аудиторией. Ясный ум, отличная память, чувство юмора и мудрость горянки в сочетании с опытностью человека политического, искушенного в дебатах, корректного, без крайностей в выводах и формулировках, ищущего, как мы теперь говорим, оптимальное решение. Плюс прямота, в общем-то недипломатическая.

Итак, они встретились с Александром Вермишевым в 1909 году.

Я прошу Фаро Минаевну рассказать, каким ей помнится Саве.

«Это был, прежде всего, очень веселый человек, - говорит она. - Всегда шутил, всегда смеялся. Читал массу стихов, и своих и чужих. Они с Карлом часами соревновались, кто больше знает стихов, и всегда уличали друг друга, если один из них ту или иную строку подзабыл. А однажды, когда я готовилась к экзамену по церковному праву, они переложили для меня все церковное право стихами».

Александр с ее мужем не раз ездили в Финляндию, выполняя партийные поручения. Оба были молоды, веселы и, несмотря на то, что поездки очень легко могли окончиться худо, всякий раз возвращались страшно довольные, ну прямо студенты после пикника.

Сохранившиеся в архивах открытки Саве, написанные из Финляндии, веселые, даже счастливые, подтверждают ее слова.

«Привет от Саве. В ожидании шницеля по-венски пишу послание на станции Териоки. Затем пойду к Греховым. Оттуда на берег моря «погрустить». Дела мои скрипят, но бодрости не теряю. Очень был обрадован, что «Вора» моего напечатали в «Новом журнале для всех» в июньской книжке или, кажется, майской. На днях выйдет. Фаро пишет, что от Лели имеет бодрое письмо...»

«Углубляясь в недра Финляндии, проездом обедаем в этом самом месте. Шлем привет! Им сирелис! Карл, Саве».

И еще: «Мариновать буду зуб бизона и вышлю почтой. Увы, дождь не пошел, и Карл всю дорогу вез калоши под мышкой. Охота на крокодилов была удачна.

Очень жалеем, что вас нет с нами. Все финны белые, а глаза голубые, как воды Саймы...»

Итак: горяч и весел, жизнелюбив. Я задаю Фаро Минаевне вопрос об отношениях Саве и Лели, вопрос, может, не слишком деликатный, но я его задаю. И получаю такой ответ: «Леля была мохгрова ахчик (то есть княжеская дочь). Я-то вышла замуж за инородца, я ни на что не обращала внимания. Да и отец у нас очень просто ко всему относился. А у них - традиции. Бабушка Бегума Петровна носила национальное платье, выглядела как заморская принцесса. Леля всегда беспокоилась, что скажут братья. Что скажет Тигран-ехпайрик, Тигран-братик, как он будет реагировать».

Что же, традиции вещь сложная. Хотя братья здесь ни при чем, братья тоже были революционеры. Ответа нет, скажем просто - судьба.

Теперь - «тетя Люси». Люси Семеновна Гукасова, Ленинград.

Бывшая барская квартира, тяжелая мебель, резные дубовые столы, буфет. Комната Люси Семеновны - типичная комната петербургской старушки: этажерки, многочисленные фотографии в рамочках, фарфоровые безделушки и вазочки. Если предметы, окружающие человека, бросают какой-то отблеск на него самого и, в свою очередь, отражают его внутренний мир, то что тогда комната Люси Семеновны? Тоска по ушедшему? Или