- Александр Александрович Вермишев, - с некоторым трудом выговорил он.

- Елизавета Петровна Малова, Маргарита Николаевна Никольская, - представила хозяйка дам. - Мои соседки, - пояснила она и распорядилась: - Идите за мной.

Александр прошел за нею на дальнюю половину этого не такого уж маленького дома.

- Ваша комната.

И он увидел то, о чем можно только грезить. Большое окно, раскрытое в сад, тесаные, бревенчатые, словно натертые воском стены, обитый фигурными, железными полосами сундук, на котором постлана постель, темное от времени зеркало, этажерка с книгами и огромный, старинный письменный стол, на нем лампа под зеленым абажуром с бисерной бахромой.

Подойдя к зеркалу, он поморщился: лицо было чужое, от усталости осунувшееся, серое. Но ничего, ему немного нужно, чтоб отоспаться. А комната чудесная. Тут он напишет свою новую пьесу. Ночами будет писать, а в штабе перебеливать, если, конечно, удастся починить машинку. Он думал чуть не вслух, забыв о женщине, которая привела его сюда и стояла в дверях.

Он вспомнил о ней, обернулся, преисполненный благодарности за нежданную радость, но она не приняла его оживления.

- Вам нужно помыться с дороги, - бросила она. - Сегодня топили баню. Потом я вас накормлю. Снимите куртку, она, наверно, как компресс.

За два последних месяца кожаная комиссарская куртка приросла к нему; он верил, что она спасает от жары, от холода и .от пули. А уж от дождя она чудесно спасала. Поколебавшись, он все-таки расстегнул ремень с кобурой, скинул куртку на сундук. Документы, партбилет и револьвер, решив не стесняться хозяйки, рассовал по карманам галифе. Развязал вещмешок, пощупал, на месте ли путевые блокноты и пьеса. Затем достал свою любимую - белую, подаренную мачехой - кавказскую рубаху со стоячим маленьким воротником - перанги, наборный тонкий пояс, полотенце и подштанники. Сафьяновый несессер с пульверизатором, щетками для волос, ножницами и пилками, серебряной мыльницей, в .которой сейчас, увы, не было мыла, ему подарил, придя в мае 1909 года в тюрьму на свидание, Сашенька Патваканов. Мыло ему выдала хозяйка.

- Дети раздобыли, - сказала она, провожая его огородами, вниз по оврагу, к почерневшей баньке на берегу реки.

Когда он вернулся, его ждал накрытый стол. Рыба, жареная картошка, помидоры, тонко нарезанные пластинки сала, яичница, домашнее вино в графинчике. Саве показалось, что такого он не видел и на Большой Морской в ресторане «Кюба», куда приглашали его иногда Сашенька Патваканов и дядя Ваня Вермишев.

Он только теперь сообразил, что ничего не ел со вчерашнего вечера, и спросил с изумлением:

- Откуда все это?

Елизавета, перетиравшая у буфета рюмки, обернулась:

- Не все реквизировали...

Во взгляде молнией полыхнула злоба.

- Своими руками... у земли живем... - сказала она уже вяло и махнула полотенцем за окно, где виднелись сад, река вдали и угадывалась степь.

Странный все-таки дом... Эта Елизавета, черные горящие глаза на бледном лице, сильная, красивая женщина, она в трауре? Или монахиня, монахиня в миру? А отчего внезапная вспышка ярости? Не любит большевиков? В ее потерях виноваты они? Или успела пропустить стаканчик? А сама хозяйка? Устроила такой пир и молчит, не смотрит, отвечает сквозь зубы. Он привык к строгим учительницам: Леля Бекзадян и Фаро и даже юная Люси - все были строгими учительницами, но эта уж чрезмерно сурова. Маргарита, хоть и в платье с кружевами, и завита, тоже, пожалуй, не в себе. Такое впечатление, что. хочет о чем-то спросить и не осмеливается.

Елизавета присела у окна на полотняный диванчик, закинула ногу на ногу, оттянув носок по-балетному, щелкнула замком маленького ридикюля, достала папиросу и закурила, лихо, почти демонстративно, как петербургские студентки. Пустила кольцо дыма в окно и заключила начатую неосторожным вопросом Вермишева тему:

- Россию в день не разграбишь.

Она курила настоящие папиросы. Если бы домашний табак, самокрутку, а то папиросы. Откуда?

Салопова позвала к столу в своей непреклонной манере.

- Прошу садиться.

Как единственного мужчину, эти фурии посадили его во главе стола, он пытался отказаться, они настаивали с безликой вежливостью.

Он чуть тронул мягкие, распушившиеся после бани усы:

- Сударыни, я только что имел честь познакомиться с вами. Не знаю, где ваши семьи, родители, дети, мужья... Моя семья далеко. Я не получаю писем, волнуюсь, что с женой и маленьким сыном. Не знаю, где отец и братья. Мы все в тревоге за наших близких...

- Вы ешьте, закусывайте, - Салопова пододвинула к нему тарелку с рыбой. - Положить вам картошки?

Верно ли, что ее голос потеплел? С каким вопросом к ней обратиться, чтобы она улыбнулась? Он не успел ничего придумать, вступила Маргарита.

- А положение на фронтах все серьезнее, - со значением произнесла она. - Насколько я могу судить, на царицынском направлении части армии барона Врангеля продвигаются вперед. Конечно, некомплект в войсках достиг угрожающих размеров...

- О, какой отменный военный язык, сам Мольтке мог бы позавидовать! - воскликнул Александр. - Кто же это вам докладывает?

- У нас все всё знают. Секрет прост - надо уметь читать газеты. Мой Серж, полный георгиевский кавалер, есаул Терского казачьего войска, научил меня читать сводки, мы понимаем, что такое «были некоторые потери» и «оказался известный процент убитых».

Внезапно она замолчала, сжала руки, ее бледно-голубое лицо задрожало, кокаинические глаза заблестели. Александр испугался - сейчас заплачет, но она сдержалась.

- Комиссар, мужа моего, есаула Сергея Ивановича Никольского, вы в Петербурге не встречали? Он был там... одно время...

Александр покачал головой: есаула он не встречал.

- Впрочем... вы могли столкнуться с ним на фронте, - продолжала Никольская. - Однако уверенности нет. К тому же он мог быть ранен, взят в плен... Вы его не встречали?

- Маргарита не имеет известий о своем муже уже два года, это в добавление к вашему тосту, - вмешалась Салопова. - Что касается Мольтке, то у Марго механическая память. Профессор Корсаков показывал ее студентам.

- Я могу повторить за вами любую фразу задом наперед, - махнула подвитыми кудрями Марго. - Мне даже предлагали стать артисткой с этим номером. Но со сцены это выглядит неэффектно.

После того как она задала вопрос о муже и получила ответ, наступила нервная разрядка. Она смеялась, рассказывала про Корсакова, про иллюзиониста, который хотел увезти ее в Хайдерабад. Елизавета и Мария Салопова тоже смеялись, но обе были неспокойны,. никакой елецкой устойчивостью и не пахло, он ее выдумал сгоряча, ничего похожего нет.

А у Елизаветы лицо настоящей