Искать логику в рассказах Марка также бессмысленно, как спрашивать у соседки Розочки, зачем ей коммунизм….

– Что? – спросил Кирыч.

– Я завел себе страницу в интернете, как она сказала. Сначала одну фотку выставил, потом другую. Вот и все.

– Все разве? – уточнил я.

– А что за фотки? – спросил Кирыч.

Из сумки, которую лучше бы называть сумочкой, Марк извлек свой айпад в кокетливом салатовом чехле. Усевшись на диван, он и там постучал по экрану пальчиком, и здесь поводил – и вот перед нашими глазами замелькали картинки.

– Вот это Париж, – Марк вытянул на поверхность экрана нужный снимок. Там красовался юноша в бирюзовых портках, отвисших так, будто он в туалете штаны предпочитает не снимать, – А это Монако, – на экране возникла старушка в лиловой шляпке, – А это, – он перелистал, – на границе с Камбоджей деревня, – на нас уставились смуглокожие люди в ярком пестром рванье, – А помните, я из Нью-Йорка вам фотки присылал?

– Как не помнить, – сказал я, – Эта тетка будет преследовать меня в кошмарах до гробовой доски, а когда я умру она явится за мной с косой. Русой.

– Это была сама Аманда! – торжественно произнес Марк, – Она бывшая мужчина, а теперь звезда.

– Короче говоря, ты за людьми подглядываешь, – сказал я.

– Папарацци, – сказал Кирыч.

– Одни красиво открывают двери, другие – открывают двери красоты, – произнес Марк явно чужую фразу, – Представляете, та рыжая женщина была сама Вивьен. Я ее и не узнал сразу. Я же и мечтать не мог, что когда-нибудь буду с ней общаться, а она ссылку на меня в интернете дала. Зубы у нее только странные.

– Составила протекцию зубастая старуха. Поработала волшебницей, – подытожил я, все также не имея ни малейшего понятия, о ком он толкует.

– Да, она, можно сказать, моя крестная мама.

– И что? На этом можно зарабатывать? – спросил Кирыч, – Продакт-плейсмент или что?

Я скривился.

– Впаривать скрытую рекламу? Нет, я такое не люблю. Это нечестно.

– Ты же кино смотришь, хотя там разные фирмы упоминаются, – возразил Марк.

– Так то ж кино, а не твои чудики в драных портках.

– Никто не заставляет людей смотреть, а они смотрят.

– То есть сами виноваты, – закончил я мысль, – В общем, пылесосами ты не интересуешься, потому что сам пылесосом работаешь – всасываешь все, что плохо лежит.

– Не надо быть таким старомодным, – Марк надулся, – Это как-то… старомодно.

– И сколько же у тебя клиентов? – спросил Кирыч.

– Читателей? Ну, шестьдесят примерно.

Вирус у наших ног фыркнул. Фыркнул и я.

– Если бы у тебя был один читатель и звали его «Абрамович фон Вексельберг» тогда я бы мог поверить, что благодаря ему ты можешь ни в чем себе не отказывать. А шестьдесят – это уже как-то не комильфо.

– Мне, конечно, еще есть к чему стремиться, – горячо заверил Марк, – Я бы хотел тысяч сто.

– Ты сказал «тысяч»? – я не поверил своим ушам.

– С четырьмя нулями цифра? – уточнил Кирыч.

– Ага.

– У тебя шестьдесят тысяч читателей?

– Или пятьдесят девять. Я точно не знаю. Цифра меняется все время.

Я попытался представить себе эдакую толпу: 59 тысяч – наверное, как целый город Когалым. Или как целая страна Гренландия.

– Целый гренландский Когалым от мала до велика, включая дряхлых стариков и младенцев, – подумал я вслух, – И что же, все эти 59 тысяч любуются на твои художества?

– Еще и комментируют, – подтвердил он.

– Кирыч! – сказал я, – Почему мы с тобой ведем такую неправильную жизнь? Почему нам не платят бабло за то, что мы – это «мы».

– Осом, – сказал Марк, – Вивьен все время говорила «осом».

– И что?

– А ничего. Красиво. Воздушно.

– Ага, – сказал я и отправился по свои делам. Масло на хлеб намазывать, насколько помню.

– Ага, – сказал и Кирыч, тоже отправляясь восвояси: его ждали рубахи, которые предстояло рассортировать, чтобы вышедшие из моды отдать бедным.

Ясно было, как день, что Марк не врет. Он привирает, как всегда выстраивая грезу из подручного материала. Зубастая старуха, возможно, ему и встречалась, но модельершей не была. Или была модельершей, но на вертлявого русского и смотреть не пожелала. Или пил он не кофе, а чай, и не на балу, а на скамейке в парке.

Марк привирает, – и все у него хороши, прекрасны, удивительны, все у него лапочки и мурзики, котики и зайчики, мимими и траляля, манифик и вери прэтти. Какое-то странно устроенное зрение – видит только то, что хочет, а поскольку хочет Марк только хорошее, то и замечать способен лишь жизнь в розовом свете. Глупость, разумеется, но….

– Нет, все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – сказал я на следующее утро за завтраком, когда мы с Кирычем встали, а Марк только собирался ложиться.

– Я знал, что ты не поверишь, – Марк закатил покрасневшие от недосыпа глаза, – А еще мне говорили, что у моего таланта даже есть название. Только я его забыл.

– Шизофрения? – предложил я самый подходящий, на мой взгляд, вариант.

– Нет.

– А как тебе «синдром Аспергера»?

– Ну, красиво.

– У людей, страдающих «аспергером» возникают трудности с социализацией, – добавил я, – Например, они не чувствуют границ дозволенного и могут резким неосторожным словом оскорбить человека.

– Это, скорей, тебе подходит, – сказал Кирыч, вставая из-за стола. Ему было пора на работу.

– А спорим, Марусь, что это слово ты точно без ошибок не напишешь?! – сказал я, вставая тоже.

– Какое слово?

– Красивое: «бал-бес»…, – сказал я, отправляясь вслед за Кирычем в свою обыкновенную будничную жизнь.

Я знал, что Марк не обидится. В курсе он, что я имею виду:

«С-ч-а-с-т-л-и-в-ч-и-к».

Красивое слово, что уж тут скажешь.

Awesome.

Чтобы осознать степень хорошего, у тебя должно случиться что-то плохое. Наверное, это можно считать воспитательной мерой судьбы, указующей, что надо не вредничать, а жрать, что дают, не забывая рассыпаться в благодарностях.

Если бы я сейчас, как и в прежние годы, работал журналистом-фрилансером, то к ломоте в костях, головной боли, насморку и температуре добавлялись бы и душевные муки: на что жить? чем платить за свет, газ и телефон? неужто за государственный счет даже не похоронят?

Но мне в свое время, слава богу, хватило ума найти постоянную работу – с трудовой книжкой, пенсионными выплатами и правом на больничный. Так что однажды утром, обнаружив, что двигаться могу едва-едва, я всего лишь позвонил в редакцию, просипел «умираю-не ждите» и с чистой совестью провалился в забытье.