Однако там они не требовались. В центре комнаты стоял еще один огромный чан. В этом пузырилось расплавленное золото и серебро. Его оказалось вполне достаточно, чтобы осветить помещение. В помещении было светло, почти как днем.

Юстиниан в задумчивости посмотрел на чан. Он приказал сделать его несколько месяцев назад, уже предвидя конец. На самом деле он гордился своим изобретением — как гордился множеством других великолепных вещей, которые украшали его дворцы. Юноша из фракийских крестьян потерял многое, по трупам взбираясь на трон, он правил империей, проливая кровь, но никогда не растерял детского восторга от умных изобретений. Этот чан сделали греческие и армянские ремесленники, явив свое традиционное мастерство.

Юстиниан протянул руку и нажал на рычаг, запускающий хитрый механизм. Через час чан выплеснет содержимое. Сокровища, накопленные за тысячелетие римской власти, выльются через открывшееся дно и отправятся в многочисленные каналы, а оттуда в разветвленную канализационную систему Константинополя. И там они останутся навсегда вместе с частью уже спущенного трофейного вражеского оружия. Они так никогда и не смогли разгадать секрет драконова оружия, не смогли его скопировать; правда, поняли, как его использовать. И эффективно использовали трофеи против врагов.

Через час все закончится. Но чан должен выполнить гораздо более важную функцию, для которой и будет использован теперь. Ничто из римских сокровищ не останется для украшения стен во дворцах малва.

— Давай заканчивать, — приказал император. Шаркающей походкой он подошел к гробу и наклонился. С трудом, поскольку он был уже старчески слаб, император достал содержимое. Раб подошел, чтобы помочь, но император жестом велел не мешать ему.

— Я сам отнесу ее, — как и всегда, он говорил грубо. Но когда император посмотрел на мумию, которую держал в руках, лицо его смягчилось. — С нею я всегда был правдив. Я очень любил ее.

— Да, — кивнул Велисарий. Он тоже посмотрел на лицо мумии и подумал, что бальзамировщики в свое время хорошо поработали. Прошло немало лет после смерти императрицы Феодоры от рака. Она долго лежала в гробу, но ее восковое лицо все еще сохраняло красоту, которой императрица славилась при жизни.

И она даже стала красивее, решил Велисарий. Мертвое лицо Феодоры было спокойным, мягким и отдохнувшим. Теперь на нем не осталось и следа чрезмерной амбициозности, из-за которой при жизни лицо казалось жестким.

Император с трудом занял место на выступе, возле чана, затем отступил назад. Не от страха, а просто от жара. Такую температуру долго не выдержать, а ему требовалось еще кое-что сказать.

Он должен был, но не хотел — Юстиниан ненавидел извиняться. Он мечтал, чтобы его звали Юстиниан Великий и так запомнили на века. А вместо этого он останется в истории, как Юстиниан Дурак. В лучшем случае. Аттилу прозвали Божий Бич. Он подозревал, что будет известен, как Божья Неудача.

Он открыл рот, чтобы начать говорить. И снова закрыл.

— Не нужно, Юстиниан, — предупредительно поднял руку Велисарий, в первый и последний раз в жизни называя императора простым именем. — Не нужно. — На его губах промелькнула знакомая усмешка. — И в любом случае нет времени. Вскоре падет последний катафракт. А тебе потребуется несколько часов — если собираешься высказать все накопившееся. Тебе будет тяжело, если вообще удастся это сделать.

— Почему ты никогда не предал меня? — прошептал император. — Ведь я платил тебе за верность лишь гнусным недоверием.

— Я дал клятву.

На лице императора промелькнуло недоверие.

— И ты видишь, к чему это привело, — пробормотал он. — Тебе следовало предать меня, следовало убить меня и самому сесть на трон. На протяжении многих лет римляне шли за тобой — как знатные, так и простолюдины. Ведь только ты удерживал меня у власти после смерти Феодоры.

— Я дал клятву. Богу, не римлянам.

Император махнул рукой в сторону долетавших до них звуков битвы.

— А это? Твоя клятва Богу включает это? Если бы императором был ты, то нехристи могли бы и не победить.

Велисарий пожал плечами.

— Кто может знать будущее? Только не я, мой господин. И это не играет роли. Даже если бы я знал будущее, до последнего события, я все равно не предал бы тебя. Я поклялся.

Наконец лицо императора исказила боль.

— Я не понимаю.

— Знаю, мой господин.

Теперь звуки битвы были едва слышны. Велисарий взглянул на дверь, ведущую в помещение, где находился чан.

Раб шагнул вперед и протянул ему останки Ситтаса. Велисарий посмотрел на лицо друга, поцеловал и бросил в чан. Пламя взметнулось вверх — и Сатана получил свой трофей. На лицо пасынка Велисарий смотрел немного дольше, перед тем как отправить его вслед за другом. Он знал, что Фотий поймет его. Ведь Фотий тоже командовал армиями и знал цену времени.

Наконец он взял то, что осталось от Антонины, и встал перед чаном. Мгновение спустя к нему присоединился Юстиниан с мумией императрицы на руках.

Раб считал, что император, всегда выступавший впереди полководца в жизни, должен и первым принять смерть. Поэтому он первым подтолкнул Юстиниана. Раб ожидал услышать крик императора. Но старый тиран был сделан из камня. Почувствовав приближение раба за спиной, Юстиниан просто сказал:

— Вперед, Велисарий. Давай отправим наших шлюх на небеса. Нам самим могут там отказать, но им — никогда.

Велисарий ничего не сказал. И, конечно, не закричал. Отвернувшись от чана, старый раб улыбнулся.

Полководец, несмотря на гибкость ума, всегда оставался крайне упрямым в том, что касалось долга. Христианская вера запрещает самоубийство, поэтому раб и выполнил эту последнюю просьбу. Но она была чистой формальностью. В конце, как знал раб, Велисарий шагнул вперед, только почувствовав легкое прикосновение сильных рук к своей спине.

Но он сможет сказать своему Богу, что его толкнули. Конечно, тот ему не поверит. Даже христианский Бог не так глуп. Но христианский Бог примет ложь. А если не он сам, то его сын. Почему бы и нет?

Закончив выполнение всех обязанностей, а их за долгую жизнь набралось немало, раб медленно направился к единственному в комнате стулу и сел. Это был великолепный трон, как и все сделанное для императора. Раб обвел глазами комнату, наслаждаясь красотой искусной мозаики, и подумал, что это хорошее место для смерти.

Христиане — странные люди. Раб прожил среди них несколько десятилетий, но так и не смог их полностью понять. Они были такими иррациональными и склонными к навязчивым идеям. Тем не менее, он знал, не подлыми. Они как-то по-своему, со своими предрассудка ми принимали бхакти.[4]И если их путь к бхакти часто казался рабу смехотворным, они стояли за свою веру, по крайней мере, большинство из них, и боролись за нее до конца. Больше, чем это, разумный человек требовать не мог.