Майк вспомнил, как это было в Нью-Йорке. Хотя эту историю следовало рассматривать в исторической перспективе, потому что это была только часть множества событий, случившихся гораздо раньше.

После войны Майк пытался продолжать делать свою колонку. Это приносило хорошие деньги. Но множество обстоятельств сложились не так. Синдикат был маленький и не мог себе позволить вкладываться в продвижение Майка Роденски, чтобы обеспечить ему успех в мирное время. Заказы начали редеть. Несколько лучших его военных очерков были опубликованы в книге, но книга не расходилась так хорошо, чтобы обеспечить прорыв. И тогда эти его колонки сильно подешевели.

К середине 1946 года Майк, Пуговичка, Мики и Томми переехали в старый, арендованный ими дом в Уэст-Хадсоне. Майк начал работать за минимальную зарплату члена Гильдии журналистов в древней, почтенной и несколько самовлюбленной газете «Лидер», освещая дела городского совета, суда графства и полиции, делая плановые воскресные очерки и три раза в неделю публикуя колонки на чисто местные темы. Он был счастлив, как блоха на большой лохматой собаке.

Через три месяца совершенно случайно он услышал о хорошей вакансии в крупнейшем местном рекламном агентстве и по наитию написал Трою в Рочестер, потом порвал письмо и позвонил ему. Для Троя звонок пришелся как нельзя кстати. Трой уже начинал уставать от указаний весьма молодого и весьма глупого человека, который по печальной случайности был единственным сыном старшего партнера рочестерского агентства. И он был сыт по горло рочестерскими родственниками беременной Бониты. Две недели спустя Трой и Бонита обустроились в приятной квартире, которую Пуговичка подыскала для них. Первая девочка, Лиция, родилась в рождественский день 1946 года, а второй ребенок Джеймисонов, Синди, — первого января 1948 года.

Майк вспоминал эти годы как самые лучшие. Пуговичка и Банни великолепно поладили между собой. Они обе были миниатюрные, разговорчивые, восторженные. Банни была жгучей брюнеткой, а Пуговичка — блондинкой. Они много времени проводили вчетвером. И веселились. Но для Троя развлечения в те годы казались второстепенным делом. У него было много амбиций и напора, вкуса и таланта. Майк вспоминал, как Трой однажды сказал: «Мне нужно больше, чем моя доля».

В том, что произошло потом, была некая неизбежность. Так же как неизбежность была в том, что его работа в определенный момент привлекла внимание одного из больших нью-йоркских агентств. Обе жены плакали, когда Джеймисоны переехали в Нью-Йорк, навстречу золотому будущему Троя.

Майк хорошо помнил любопытный эпизод, произошедший примерно через неделю после отъезда Троя, Банни, Лиции и младенца. Он был на кухне и разговаривал с Пуговичкой. И он сказал небрежно, может быть, с легким оттенком зависти:

— Вот ты здесь застряла с газетным писакой, а Банни скоро будет вести красивую жизнь.

Без всякого предупреждения и только наполовину шутливо Пуговичка так ткнула его под ребра, что у него заслезились глаза и он испытал шок.

— Никогда не говори таких вещей! Ты стоишь… пятидесяти Троев Джеймисонов!

— Эй! Я думал, этот парень тебе нравится.

— Думаю, он мне нравится. Но он слабак.

— Слабак? Трой? Я не понимаю…

— Он слишком напорист, милый. Он прет напролом. Но на самом деле сам не знает, чего он хочет. И когда он получит то, за чем сейчас гонится, то поймет, что все это не так важно, как ему казалось. Что тогда произойдет? Он развалится на части. Банни будет больно, и, может быть, тебе тоже будет больно, если я позволю, чтобы тебя втянули в это.

— Но он…

Она ласково прижалась к Майку:

— Эй, я здорово тебя треснула. Остался синяк?

— Я устрою тебе раунд в «Гардене» с Шугар-Рэем.

— Я люблю тебя, Майк, но не заставляй меня выслушивать весь этот вздор про красивую жизнь. Это у нас с тобой красивая жизнь, милый. Я не могу себе представить, что я могла быть женой кого-то другого.

Он решил тогда, что жена ошибается насчет Троя. Но через несколько лет, в 1953-м, когда ему было тридцать четыре, этот умный, многообещающий, энергичный и демонстративно отважный молодой человек, Трой Джеймисон, получавший тридцать пять тысяч долларов в год в агентстве «Келфер, Соренсен и Райан», владелец нескольких домов в Ларчмонте и целого кармана кредитных карточек, рассыпался на куски на глазах у всех.

Банни позвонила Пуговичке по междугороднему телефону, невнятно что-то бормоча сквозь слезы, и попросила о помощи. И Майк взял отпуск — к этому времени он был помощником исполнительного редактора. Это повышение он получил как раз тогда, когда стал с тоской подумывать о войне в Корее. Они оставили мальчиков у близких друзей.

19 апреля, в сонный воскресный полдень, когда жители и их гости на северном конце Райли-Ки пользовались пляжем, домами и беседками друг друга, привычно заглядывали к Джеймисонам, пили, играли в бридж и теннис, немножко занимались серфингом и выходили в море на своих лодках, обсуждали погоду, цены на недвижимость, сегрегацию, вице-президента, местные любовные интрижки, диеты, капиталовложения, четверо мужчин в тридцати пяти милях отсюда, в другом графстве, решали финансовое будущее Троя Джеймисона.

Они встретились по предварительной договоренности на ранчо Пурди Эльмара, площадью в двенадцать акров, часть из которых граничила с верховьями реки Майака. Дом старинной архитектуры стоял в стороне, примерно в трехстах футах от штатной дороги 982, в конце прямого песчаного проезда, обсаженного по краям коренастыми старыми дубами. Редкий турист, который осмеливался прогуляться по 982-й, мог посмотреть на старый дом с гамаком из дубов позади него, и на старые грузовики и запасные части, ржавевшие на боковом дворе, и на серый, грязноватого вида скот, пасшийся на плоских пастбищах между поросшими сосняком землями и развалившимися ирригационными каналами, оценить своеобразную красоту расположившегося внизу ранчо с шаткими хижинами, съехавшими набок крышами, облупившейся краской. Если бы они решились последовать за деревенским почтовым грузовичком, то могли бы увидеть и самого Пурди Эльмара, ковыляющего к стоящему у обочины ящику, жилистого пожилого человека в пыльной рабочей одежде, большой бесформенной фетровой шляпе, очках в железной оправе, — и ощутить то приятное чувство жалости, которое рождается из уверенности в собственном превосходстве. Бедный старикан!

Откуда им было знать, что Пурди жил именно так, как хотел жить, что независимо от того, насколько часто он бывал в своем банке в Сарасоте, одетый в помятый городской костюм и старую тряпичную кепку с длинным козырьком, персонал банка немедленно вытягивался в струнку и становился бесконечно любезным, проявляя светскую и профессиональную вежливость, никогда не вызывавшую и тени ответной реакции.

У него была хорошая скаковая лошадь и свора охотничьих собак, дважды в неделю он играл в покер с высокими ставками. В шестьдесят шесть он обладал превосходным здоровьем и ежевечерне выпивал одну бутылку первоклассного виски. Его дедушка, выходец из Джорджии, огородил для своей фермы большой кусок земли, а потом прикупил еще участок для ранчо, и земель у Залива, и земель на Мысе и на берегу у гавани. Его папа, без всякого ненужного шума и суеты, приобрел еще больше. Для них было естественно получить землю, вцепиться в нее и извлекать из нее прибыль. Пурди приходилось пользоваться услугами ушлых юристов и бухгалтеров. Он контролировал около двенадцати корпораций, и это не тяготило его. Он читал финансовые отчеты с той же легкостью — и примерно с таким же удовольствием, — с каким большинство мужчин прочли бы похабный стишок. Он ездил на машине с шестилетнего возраста, слушал радио, купленное двенадцать лет назад, недоплачивал работниками, был щедр со своими друзьями, всегда с точностью до пенни знал, сколько у него денег, и терпеть не мог, когда за месяц эта сумма не вырастала. Он занимался цитрусовыми и сельдереем, скотом и ценными бумагами, драгами и землечерпалками, торговыми центрами и автомобильными агентствами. Но в основе всего этого была земля. Он любил землю почти с такой же страстью, с какой он любил деньги.