— А сел за что?

— Примерно за что и ты. Удачно подрался на танцах. Стяжкими телесными последствиями для потерпевшего. Четыре года строгого режима.А здесь попал под правильное влияние… Воспитали паренька в нужном русле. А онтеперь доверие оправдывает. Понятия блюдет… Вот месяц назад вору ладоньраздробил. Лично. Ломиком. Тот пачку сигарет скрысил. Не мужику, не чухарюсраному, а вору, прикинь! И никто не дернулся. Потому как и на воле его блатныеуважают, и в зонах.

— Ну а вы что?

— А мы его даже в ШИЗО посадить не можем. Зонавзбунтуется или голодовку объявит. Сразу демократы забеспокоятся, комиссиивсякие налетят. А нам оно надо?.. Но самое для тебя поганое, что ментов онненавидит. Еще с первой судимости. Говорят, во время бунтов двоих нашихподрезал, да не доказали… Я к чему это тебе рассказываю, Женя… Мы все-таки изодного окопа, как Шарапов говорил. Помогать друг другу должны. Я вот тебя хочус активистами посадить, в первый отряд. Там тебя прессовать не будут, они наУДО[4] метят, лишние разборки им ни к чему… Ну, конечно, и оттебя кое-что потребуется…

Кольцов уже догадался, куда клонит начальник оперчасти. Иособо не удивился, потому что еще совсем недавно был в его шкуре. Ну или почтив его. И тоже предлагал знающим людям свою дружбу.

— Хочешь, чтоб постукивал? — Он кивнул на лозунгпро дорогу к дому.

Гладких укоризненно поднял палец, реагируя нанеполиткорректное слово «стучать»:

— Помогал…

— Ага… — кивнул Кольцов. — Дровишек в банюпотаскать, пол в кабинете вымыть… Слушай, коллега, давай не будем держать другдруга за пионеров, ладно? Хочешь подписку взять, так и объясняй. Стесняться ненадо. Я не пацан, пойму. Сам народ вербовал.

— Ну, допустим…

— За предложение помочь, конечно, спасибо. Только,ежели меня зарезать захотят, то зарежут, хоть ты меня прапорами с собакамиобставишь. А в стуке уличат, так и вообще, без вариантов. Насчет же окопа такскажу — извини, но теперь я в другом. Поэтому «барабанить» не буду.

— Но ты же опер! — с пафосом надавил кум. —Всю жизнь этих волков давил! А сейчас в кусты?!

— Так я теперь тоже волк. Вроде как…

— Ты не спеши пока… — Гладких не скрывал своегонедовольства. — Пара дней еще есть. Я ж тебя не прошу специально базарыподслушивать и в разборки зэковские влезать. Так, если случайно где-то что-тоуслышишь… А насчет безопасности не переживай: надо будет — обеспечим.

В последнее Кольцов не очень поверил, кум не волшебник.Пусть про защиту лопушку молодому грузит.

— Ничего я не услышу… Глухой. В Чечне контузило.

Это было сказано таким тоном, что кум сразу понял:дальнейшие уговоры бесполезны. Добрые уговоры. Гладких поднялся из-за стола.

— Ладно, ступай, — махнул он рукой, — Но,если вдруг надумаешь… Всегда рады. Кол-лега. Здоровья тебе. Крепкого.

Когда Кольцов скрылся за дверью, начальник «оперетты» сорвалтрубку местного телефона и приказал дежурному:

— Шамаева ко мне! Из четвертого отряда.

Федор Васильевич был откровенно огорчен. Он не предполагал,что с бывшим опером возникнут какие-то проблемы. Практически все осужденныементы, попавшие на общую зону, безо всяких капризов давали подписку осотрудничестве, понимая, что им грозит в случае отказа. Видимо, этот ухарь ивправду контуженный. Ничего, вылечим. Есть верное лекарство — кулакаин.

В отличие от хозяина, мечтавшего о спокойствии в зоне, кумаплавное течение жизни не устраивало. Отчасти в силу служебнойнеобходимости — от него требуют раскрывать преступления, а значит,добывать оперативную информацию, которая в тихой воде не всплывет. Стало быть,воду надо баламутить, чтобы поднять всю тину со дна. Сталкивать народ лбами,провоцировать на активные действия. Тогда появится результат и, соответственно,показатели.

Но главное, что служебная необходимость начинала постепенноперерастать в неслужебную. Своего рода производственная деформация. Гладких ужене представлял свою жизнь без интриг, игрищ, комбинаций, «мутиловок». Емупостоянно надо было с кем-то бороться. Он получал от этого почти животноенаслаждение, как поэт от удачно найденной рифмы, а наркоман — отдолгожданной дозы. При отсутствии борьбы начинались ломки. Пока без пены изорта, но довольно мучительные. Самое страшное, что Федор Васильевич искреннесчитал себя высоким профессионалом и мастером. Не Штирлиц, конечно, но партииразыгрывать умеет. И еще какие партии! Учебники писать можно. Все-таки скородесять лет как этим живет.

Поэтому отказ какого-то новичка он воспринял как личноеоскорбление. И, естественно, решил доказать общественности, что он не «кузнечикзеленый» и не зря носит майорские погоны. Рано или поздно этот герой приползетк нему на карачках с подпиской в зубах и будет готов сдать даже родную маму,невесту или кто там у него есть. Иначе сам станет невестой. Методов убежденияхватит.

В тихомирской колонии Гладких действительно трудился не такдавно, всего полгода. До этого служил в Иркутской области. И никому нерассказывал, что истинной причиной перевода в другой регион были все те жешпионские игрища. Он заигрался, перемудрил, ситуация вышла из-под контроля, чтопривело к массовым беспорядкам в колонии со всеми вытекающими отсюдаколото-резаными и черепно-мозговыми последствиями. Начальник лагеря,догадавшийся, что волнения возникли не на пустом месте, а ввиду комбинаторскихспособностей кума, вызвал последнего и предложил по-хорошему искать новоеместо, пообещав оказать протекцию и снабдить отличными характеристиками. Вслучае же отказа пригрозил позорным выдворением из Системы, а то и судебнымпреследованием.

Подходящая вакансия нашлась в тихомирской колонии. И хотя доТихомирска было далековато, Федор Васильевич прихватил жену с ребенком инемедля перебрался на новое место. Его хорошо встретили, вручили ключи отслужебной квартиры в Потеряхино-2 и благословили на честный труд. Пока онтрудился без нареканий, хотя и не сходился в вопросах воспитания с хозяином. Нохозяину было важнее, чтобы место кума вновь не оказалось вакантно, поэтому вжесткую конфронтацию с Гладких он не вступал.

Через пять минут в кабинет уверенно постучались. Это былвызванный осужденный Казбек Шамаев по кличке, разумеется, Шаман. Посланец дружескогоЗакавказья. Уселся он за уличное ограбление, совершенное в столице, кудаприехал с неофициальным и недружеским визитом. На гастроли. Был словленсознательными трудящимися по горячим следам и честно получил свои пять лет.Срок истекал в сентябре этого года, и Казбек уже готовил «дембельский альбом»,мечтая о начале новой жизни. Он забудет о прошлом, пойдет на фабрику или всовхоз, заведет семью. И в зону больше не вернется. Потому что грабить теперьбудет исключительно осторожно, в основном по ночам, как все мужчины его тейпа.Он еще молод, всего тридцать. И у него вся жизнь впереди.