Не это ли имела в виду Сильвия Дюбуа? Я немного подумала и снова кивнула.

– Я не сплетница, – сказала Маргоша. – И уж себе во вред точно болтать не стану. Но для тебя сделаю исключение. Отчасти потому, что ты мне помогла. А еще потому, что ты не умеешь разговаривать. Тебе можно доверить тайну.

Маргоша, конечно, не догадывалась, что я умею писать. И знать это ей было необязательно. Она снова подалась вперед и, понизив голос, продолжила:

– До твоего появления Дженкинс работал карусельным смотрителем на пару с человеком по фамилии Ковальски. Он был поляк, в нашем парке прослужил почти год. Тихий приятный мужчина. Дженкинс трудился в вечернюю смену, Ковальски – в дневную. Однажды Дженкинс пришел ко мне и попросил об одолжении. Это было вскоре после того, как мы приехали в Лиссабон. Он обещал, что заплатит мне, если я сделаю так, что Ковальски уволится.

Маргоша отпила еще глоток и продолжила:

– Мы с Дженкинсом знаем друг друга давно. И я была кое-чем ему обязана. Поэтому отказать не могла. В тот же день я пригласила Ковальски к себе и погадала ему на спитом чае. Я притворилась, что очень встревожена тем, что вижу в чашке. А потом рассказала, что, к сожалению, он скоро умрет. Несчастный перепугался не на шутку и захотел узнать, как это произойдет. «Тебя разорвет на куски, – сказала я, – при взрыве паровой машины, которая крутит карусель».

Маргоша пожала плечами, словно извиняясь:

– Само собой, я обманула его. Но мой трюк сработал. Ковальски ни минуты не пожелал оставаться в парке. Он тут же побежал к директору Брокдорффу и уволился. Через четверть часа он сложил вещи и был таков. А на следующий день Дженкинс сообщил, что нашел Ковальски замену. Это была ты…

Мое лицо, наверно, выражало сильное изумление. И растерянность.

– Ты хочешь узнать, почему Дженкинс избавился от Ковальски? Не потому ли, что задумал устроить на эту работу тебя? Так ведь?

Я кивнула.

– Да, – ответила гадалка. – Все верно. Дженкинс сам мне в этом признался. Но больше он ничего не сказал… хотя нет, кое-что сказал. Правда, я все равно ничего не поняла.

Маргоша пристально заглянула мне в глаза, а потом продолжила:

– Я спросила, зачем ему понадобилось устроить на работу именно тебя. И вот что он ответил…

Маргоша наклонилась ближе. Ее голос понизился до глухого шепота:

– «Прошлое возвратилось. Мне дан второй шанс».

Гадалка откинулась на стуле.

– Ровно так и сказал. Не знаю, что он имел в виду. Но, может, ты знаешь?

Я недоуменно смотрела на нее. А потом медленно покачала головой.

Когда около полуночи я возвращалась на трамвае домой, гроза и дождь прошли, хотя ветер еще не улегся. Вагон качался и скрипел под его порывами.

Раз за разом я прокручивала в голове рассказ Маргоши. Харви Дженкинс поступил с Ковальски непорядочно ради того, чтобы мне досталась его работа. Это было непонятно и жутко. Ведь мы с Дженкинсом едва знакомы.

Но, разумеется, он мог сделать это не только из симпатии ко мне. Возможно, приведя в увеселительный парк живую гориллу, он думал добиться расположения директора? Такое вполне возможно. А может, эта идея принадлежала вовсе не Дженкинсу, а директору Брокдорффу?!

Я вышла на Руа-да-Алфандега и спустилась к реке. Волны расшибались о пристань, взметая в воздух вихри пены. Буря повредила кровлю одного из портовых складов. Смятые листы гофрированного железа скрежетали и гремели под напором ветра. Я ускорила шаг. Как выдержала шторм «Хадсон Квин»?

Хотя было темно, я издалека увидела, что ее сильно притерло бортом к пристани. Из-за жесткого западного ветра вода в реке поднялась больше чем на полметра. Швартовы следовало подобрать еще несколько часов назад.

Я быстро запрыгнула на борт и попыталась вернуть бот в нормальное положение. Но, чтобы зафиксировать его, нужны были еще веревки.

Канаты и другие полезные вещи мы держим на юте, в рундуке за рулевой рубкой. Я пошла за ключом от рундука. Он хранится вместе с остальными ключами в стенном шкафчике на камбузе.

Открыв шкафчик, я сразу заметила неладное. Один из крючков был пуст. Не хватало запасного ключа от камбуза. Куда он делся?

Но сейчас мне было не до этого. Я взяла ключ от рундука и поспешила обратно на палубу, чтобы надежно зашвартовать лодку.

Моя одежда была все еще мокрая после ливня. Я развела огонь и повесила комбинезон на спинку стула сушиться. Заваривать чай у меня не было сил. Поэтому я просто залезла в койку и укрылась двумя одеялами.

Настроение было паршивое, я никак не могла успокоиться и перестать думать. Несколько часов я плавала между сном и явью, то впадая в тревожное забытье, то снова пробуждаясь. Сны и мысли переплелись воедино. Я слышала голоса Маргоши и Харви Дженкинса. Они говорили со мной загадками.

Когда я на следующее утро пришла в мастерскую синьора Фидардо, тело ломило от усталости. За всю ночь я проспала не больше двух часов, пока первый утренний свет, проникнув в иллюминатор, не разбудил меня.

Синьор Фидардо быстро все понял.

– Хватит зевать, – проворчал он. – Это отвлекает меня от работы. Да и выглядит, честно говоря, жутковато. Представь, в мастерскую войдет кто-то из моих престарелых клиентов как раз, когда ты вот так вот скалишь клыки. Это может плохо кончиться! У пожилых людей слабое сердце! Это из-за твоей вечерней работы ты не высыпаешься? Сейчас мы пойдем в «Нова-Гоа» и выпьем кофе. Кому-кому, а тебе это просто необходимо!

В тот день все пошло совсем не так, как я ожидала. Когда мы вернулись из кафе, на тротуаре стояло такси. Рядом беспокойно расхаживала какая-то женщина, то и дело заглядывая в окно мастерской.

Я сразу узнала ее. Синьор Фидардо тоже.

– Уж не наша ли это дорогая доктор Домингеш? – удивился он.

Роза Домингеш была врачом из инфекционной клиники Сан-Жозе. Я не знаю никого, кто бы столько работал. Но такой вымотанной, как сегодня, я ее еще не видела. Лицо было белее мрамора, вокруг покрасневших глаз темнели лилово-синие круги.