Это цена, которую плачу за предательство. Мне повезло, она маленькая. Она совсем крошечная, почти микроскопическая в сравнении с возможной и грозившей. Пустота – ничего нет страшнее её.

Простила. Любит. Балует. Радует везде и во всём. Рожает детей. Ласки – любые. Позы тоже. Ночи всегда вместе и все доступные дни также, все минуты.

Но когда отворачивается, когда прячет от меня свои губы, всё внутри меня рвётся. Заливает болью нашу постель.

– Прости, ты же знаешь, я не люблю целоваться! – утешает с деланным смешком. – Не повезло тебе, попалась бракованная девица…

И я киваю. И мы оба делаем вид, что не было года «до», когда в моей голове был бардак, когда я при ней терял сознание от приступов боли физической, когда она в буквальном смысле раз за разом брала меня за шкирку, как котёнка, и ставила на лапы, когда её губы прижимались к моим сами и не могли оторваться. Она любила меня целовать. Она любила, когда я целовал её.

Но жить как-то нужно дальше. И я бы мог сочинить для собственного успокоения какую-нибудь нелепую теорию и тут же поверить в неё, если бы не одно «но».

В тот день, когда я совершал своё преступление, я был тем, чьи губы прятались, и им были невыносимы прикосновения других губ – предательских.

Ей было девять лет, кажется, когда она получила в подарок сережки. Они были совсем дешевые, из пластиковых перламутровых бусин, и цеплялись за ухо при помощи клипсов. Её волосы были собраны, шея оголена, когда она их надела, и я увидел то, чему у меня в то время ещё не было определения. На меня смотрела девушка. Вернее, это был ещё только намёк на неё, как эскиз. В тот вечер я долго не мог уснуть – мешали очень странные картинки. Обычно, перед сном, я мысленно гонял на велосипеде, или же мочил тридцатиметровое чудовище, или же мчался на собственноручно сделанной доске по морским волнам. В тот вечер я закрывал глаза и видел девочку с длинной шеей и розовыми бусинами в ушах. Каждый раз, как она двигала головой, бусины вздрагивали.

Она никогда больше их не надевала. Но теперь я знаю, каких слов мне не хватило в мои десять лет, чтобы описать свои ощущения: женственность и изящество. А ей было-то всего только девять с половиной лет.

Но уже тогда она так же, как и сейчас, выставляла вперёд подбородок, когда её обижали. Этот подбородок, как маркёр того, что ей плохо. Не физически, а душевно.

Когда тебе десять – ты ещё свободен и можешь видеть настоящее, ценное.

Я и сейчас очень люблю смотреть на неё. Проще всего делать это, когда она спит. И всякий раз меня оглушает один и тот же вопрос: как так вышло, что её место в моей жизни занял другой человек? Как же так вышло, что все другие мужчины и парни не воспользовались случаем и прошли мимо? Никто её не увидел. А ведь она бесценна как человек, друг, любимая. С ней можно быть собой.

С Карлой нельзя было. В первый год я был любим и во всём хорош, но позже начались бои. В чём-то я уступал, но в некоторых вещах уступать невозможно. После первой же крупной ссоры мне представился случай уехать на месяц. Когда вернулся, сказал ей, что нам нужно поговорить. У меня была речь заготовлена про то, что ни дом, ни секс, ни отношения не должны быть похожи на картинки блогеров в Инстаграм. Что счастье, оно, как солнечный зайчик – мимолетно и даётся в награду. Его нельзя заработать или заслужить, оно просто само по себе вспыхивает маленькой вспышкой там, где ты меньше всего ожидаешь. На вершине горы, например, или у костра с друзьями, где нет подводных течений, но есть по-настоящему интересные истории. Я всё очень ладно придумал, но успел только начать, разговор сразу ушёл не туда, и наши с Карлой препирательства закончились очередным взрывом.

Я снова уехал. Журналы и блоги покупали мои репортажи и снимки – спасибо удаче, которая сделала эти отъезды возможными. Если бы не это, мы развелись бы ещё раньше. Просто, когда тебя слишком сильно гнут, достоинство возбудится, даже если ты не альфа.

Карла всегда была зациклена на успехе. Её возмущало, как можно ни к чему не идти? Просто жить. Она могла час фонтанировать на эту тему. И потом я понял, что дрессировать меня она начала неосознанно. Это были порывы, которые со временем складывались в паттерны, а потом соединились в систему. Я впервые об этом задумался, когда получил грант из-за победы одной фотографии на конкурсе. Внимание мне тогда уделили щедро, и оно, конечно, не могло не отразиться на финансовой стороне. Той суммы хватило на первый взнос за открыточный дом. И не важно, что двум любящим людям не нужны шесть спален, а ещё меньше им нужно продавать себя в рабство банку за право ложиться спать с мыслью: «Я владею домом с шестью спальнями, двумя гаражами, тремя ванными и бассейном». Чтобы в этой покупке обнаружилась хоть какая-то рациональность, Карла стала закатывать вечеринки: ну как же, бассейн, патио, все дела. Моргидж выплачиваем – значит, надо пользоваться.

Я не против друзей, я против малознакомых или и вовсе неизвестных лиц в том месте, которое считается домом, и против расходов на выпивку и уборку, потому что они загоняются меня ещё дальше в рабство. Зачем брать кредит на постройку сауны, если пользуешься ею раз в полгода?

Их нельзя сравнивать, они несравнимы. Поэтому однажды, в момент крайнего отчаяния и полного, полнейшего внутреннего опустошения, я и произнёс вслух: «Карла, ты мне не нужна ни в каком виде и ни в какой роли».

Лея

Меня иногда подташнивает, но это нормально, это называется токсикоз беременных. В первый раз я даже не знала, что такой существует.

Думаю «Что за запах?» и обнюхиваю кота целиком. А это нога его – Котейка наступил в какашку в собственном лотке и пошёл разносить её по дому. Я хватаю его и сую лапу под струю воды в умывальнике, надо же отмыть, пока не загадил весь дом. Что потом о нас подумает Карла? Тру хорошенько с антибактериальным мылом. Потом ещё разок для верности. И вот, когда всё уже окончено, и я разворачиваю кота, чтобы опустить на пол, он выкручивается в руках, как юла, и захлопывает свою маленькую пасть аккурат на ребре моей ладони:

– А-а-а! – ору на весь дом и расцепляю руки.

Котейка шмякается на пол ванной на все свои четыре лапы, подлец, и в полсекунды его нет.

Дом трясётся и грохочет так, словно стадо племенных жеребцов несётся.

Это Лео наверх поднялся.

– Что случилось? – выкатывает свои красивые карамельные глаза. Разрез у них всё-таки необыкновенный. Хоть бы дочери достались! Да вообще, пусть вся будет похожей на него. Жизнь у неё тогда будет особенной.

– Котейка мне руку чуть не откусил.

Лео смотрит на мою руку и на разводы крови в раковине.

– О-о-о, чёёёрт!

– Спокойно! Это не смертельно, – напоминаю.

– Я отправлю этого идиотского кота на Луну через форточку! – кричит.

– Мелитинка тебя не простит, – снова напоминаю.