Я рос мирным, горячо любимым ребенком, с большой страстью к атласам, но о них не слыхивали, даже о заплесневелой дешевой разновидности, в тени завода по производству сгущенки, где жил Беннетт Эш. И никто не стал бы обсуждать в этом невежественном городке высоким либо низким стилем мысли правительства о небританской миграции в монокультурную Австралию. Никого не заботило, что значит нордический или балтийский, никто не видел параллелей между правительственным отбором «нордических типов» и привычкой забирать более светлых детей у аборигенок и отдавать их в белые семьи с полной уверенностью, что полукровки никогда не родят «черных» – самообман расизма, который никак не опирается на генетику.

Директор пришел ко мне, только когда отзвенел последний звонок, и я обнаружил, что он закрывает мне выход, позируя, подумал я, водя крупным указательным пальцем вдоль пульсирующей вены на бледной яичной скорлупе головы, которую я увижу снова гораздо позже в работе Георга Гросса[12].

– Знаешь, сколько идиотов будут рады узнать, что ты сделал?

Должно быть, я вздохнул. Или задел его как-то иначе.

– Ты ведь сам знаешь, Вилли? Весь Марш будет теперь об этом говорить.

– Да.

– Им это понравится, – сказал Гарри Хатнэнс, выплевывая слова и продолжая улыбаться. – Они скажут, что парень это заслужил. Но все они не на моей должности.

– Прости, Гарри.

– С семьей Эшей занимается социальный работник. Ты это знал? Она захочет защитить своего клиента.

– Клиента?

– Это не смешно. Да, Беннетт – ее клиент. Она захочет обратиться в наш дисциплинарный трибунал.

– Гарри, не делай этого.

– Вилли, у меня нет выбора. Ты мне его не дал.

– Может, я поболтаю с его отцом.

– Ты и близко не подойдешь к этой семье. К счастью, я могу слегка воздействовать на трибунал.

Я никак не мог проверить, правда ли это. Но Хатнэнс определенно не хотел бы терять учителя, который мог справиться с мальчиками из второго класса. Мой предшественник ударил его в нос перед отъездом.

– Мне придется тебя отстранить, Вилл. Прошу, не хмурься так.

– С оплатой?

Он остро глянул на меня, и я знал, о чем он думает. Баххубер богач. Он получает крупные призы за викторины.

– Ты не поверишь, сколько бумажек нужно заполнить для трибунала.

– Какого рода отстранение?

– Может, подумаешь над учебным планом по шерсти, пока не работаешь?

Ну конечно же, он хотел поторговаться со мной. Шерстяное расписание было его обязанностью, не моей. Это была бюрократия, не педагогика. Ему было вменено искоренить полное невежество школьников старших классов в вопросах шерсти и ее ключевой роли в истории штата. Источником указаний был департамент образования штата в Мельбурне, но какие политические силы стояли за этой чехардой? Кто бы знал?

– Это ерунда, – заявил я ему. – Ты сам так сказал. Это скорее твой конек, Гарри.

– Если остаешься на зарплате, должен что-то делать. Что-нибудь придумаешь. Я уверен. Ты можешь разработать лучший план, чем кто-либо еще в школе, определенно лучше, чем я.

– Все равно ты его потом перепишешь.

– У меня не будет времени. Клянусь. Ты дашь мне время заниматься трибуналом. Ну же, пойди мне навстречу. С полной оплатой, ладно?

Его тошнило от моей воображаемой жадности. Я не мог его винить. Он не знал цену всех этих фальшивых чеков Дизи. Директор выпрямился и застегнул свой блестящий костюм, протянул влажную руку.

– Я могу спасти твою шкуру. Обещаю.

Он был слаб, и его слово ничего не стоило, я не верил ему ни секунды. Так почему я поехал домой в таком странном приподнятом настроении? Ощутил ли я наконец то состояние, о котором говорил Себастьян Ласки? Был ли я теперь пуст внутри, бесформен, как вода? Возможно ли, что я был счастлив, оттого что вновь разрушил подмостки и висел теперь из другого окна, дрожащий от головокружения, на волоске от своей настоящей жизни?

Я сдала наших детей в очередную чужую школу, но думать могла только о проклятом пропеллере. Очевидно, я не была нормальной матерью. И все же пропеллер представлял опасность для всех нас, не в последнюю очередь потому, что кто-то проснулся среди ночи и втащил чертову штуковину под навес. Я должна была решить, что он сам туда пришел? Что его перенесли эльфы? Или что мой муж все еще оставался рабом своего отца?

– От непогоды, – сказал Коротышка.

И взглянул на меня, расхлябав ртом.

От чертовой непогоды? Зачем мы утащили детей за сотню миль от всего, что им было знакомо? Не для того же, чтобы они смотрели, как их отец таскает пропеллер Дэна, словно крест господень. Я любила Коротышку, конечно же, любила, но мы не собирались возвращаться к былому холопству.

– Хочу сбросить его на свалку, – сказала я.

В ответ он поцеловал мою руку, и я увидела, что он бы пустил мой гнев на самотек. Как травяной пожар вдоль дороги, сказал бы он. Чертовски смешно. Ха-ха. Но не всякий травяной пожар остается на обочинах, как это всем известно. Он может бушевать на протяжении миль, акров, от Марша до Мордиаллока, уничтожая заборы на своем пути, и сжечь некий двор, принимающий утиль, дотла.

Мой свекор владел конюшней и службой такси и, возможно, продал много «фордов», но он никогда и близко не подобрался к франшизе. Его приятели в «Форде» пили с ним, слушали его байки о полетах, но он был искусный ловкач и сошел бы в могилу, так и не став официальным дилером чего бы то ни было. В семьдесят пять лет он все еще состязался с родным сыном.

Дэн боготворил Генри Форда донельзя. Коротышка страдал той же болезнью. Поэтому он был рад позволить «Форд Мотор Компани» ковыряться в нашем банковском счете, наших долгах, кредитной истории, а теперь, пока они решали, достаточно ли мы хороши, чтобы стать их официальным дилером, пока нам не давали новых автомобилей, Коротышка ездил на поезде до Балларата и покупал там подержанные машины у Джо Тэкера. Вы бы испугались за Коротышку, увидев, как он входит в паб, который Джо Тэкер называл «своим кабинетом»: все эти обветренные лица, владельцы молочных ферм, спекулянты со скачек, букмекеры, тараканы, выживающие на запахе разлитого пива и бычков сигарет. Я видела это только раз и решила, что его там пришлепнут, моего Коротышку. Он был слишком мал, слишком аккуратен, а его ботинки слишком элегантны, но меня убедили принять и понять, что он был свой в отеле «У Крэйга». Он был странным и непредсказуемым существом, вы и представить не можете: сдержанный и хорошо одетый, он становился безумным зверьком, когда выключали свет. Никто бы не поверил, если бы когда-нибудь узнал или услышал, силы небесные. Его рот.