сильные, — цвет колхозов. Мобилизовывались автомашины, лошади. Очень трудно было, но война подгоняла: убрать, вывезти урожай! На полях работали колхозники, служащие, учителя, школьники.

Валентина Григорьевна Горелова, молодая учительница Рюховской школы, вернулась с колхозного поля в сумерки. Из квартиры пахнуло нежилым, затхлой сыростью.

«Сегодня надо протопить», — подумала учительница. Так она думала уже несколько раз, когда приходила с поля домой. Но сил хватало лишь приготовить ужин и прочитать газету. Наверно, и в этот вечер печь осталась бы нетопленной, но в примусе кончился керосин. Не оказалось его и в жестяном бачке. Волей-неволей пришлось наколоть дров и затопить небольшую печь с плитой. Поставив на плиту кастрюльку с начищенной картошкой, Валентина Григорьевна открыла дверцу печки, уселась на положенную набок табуретку. Огонь освещал молодое, сухощавое лицо девушки, ее тонкую, согнутую в неудобной позе фигурку. Веселые зайчики дрожали в ее невеселых, задумчивых глазах.

Стихия огня. Что-то извечное, древнее есть в ней, и человек наедине с огнем бывает серьезен и строг к себе. Огонь приковывает взгляд, и думы текут в одном направлении, в самом главном — что ты есть в жизни…

В последнее время Валентина Григорьевна все чаще задавала себе вопрос: что же дальше? Первые месяцы войны миновали, надежды, что фашисты будут сразу разбиты, не оправдались. Фронт неумолимо двигался на восток. Все новые города и села оказывались в руках врага. Суровая действительность оказалась вовсе не похожей на те фильмы, где рисовалась будущая война. Как просто и коротко было в кино! И песня есть такая: «Если завтра война…» Любимая песня. Так чего же медлят? Дать всем в руки винтовки. Всем, кто может двигаться. И бить, громить врага целым народом.

Валентине Григорьевне было всего девятнадцать лет, но она уже второй год работала учительницей. За это время ее выбрали секретарем комсомольской организации, в которую входили молодые учителя и молодежь села Рюховского. Недавно Валентина Григорьевна стала кандидатом в члены партии. Работы хватало. Но это была все же мирная работа, будничная. А ведь там, на фронте, вершатся великие дела. Там юноши и девушки бьют врагов… Валентина Григорьевна дала волю своей фантазии. Она представляла себя то Анкой у пулемета из кинофильма «Чапаев», то санитаркой с красным крестом и винтовкой в руках…

Полено в печке треснуло, обломилось, сноп искр вылетел в комнату. Девушка вздрогнула, отшатнулась от печки. Мысленно обругала себя трусихой и, нарочно не отворачивая лица от пламени, стала кочережкой поправлять дрова.

— Вот и дай такой винтовку! — вслух сказала она. — Картошку тебе копать и то хорошо. Тоже мне, в рассуждения пустилась!

Хлопнула наружная дверь. Легкие, быстрые шаги в сенцах, и звонкий голос с порога:

— Валюша, ты дома?

— Заходи, Женя, заходи.

Валентина выглянула из-за печки, но не поднялась с табуретки.

— А я смотрю, из трубы дым — значит, дома, а дверь отворила — света нет. Ты чего без огня?

Женя — подруга. Она на два года старше, преподает в пятых — седьмых классах. Такая же тоненькая, как и Валентина, черноволосая, не посидит на месте. Увидев задумчивое лицо подруги, она обхватила Валентину за плечи, притянула к себе.

— Замечталась, да? Загрустила? Ну, брось все, пляши!

— С какой радости, Женечка?

— Письма тебе. Целых два. С обеда в учительской лежали.

Одно письмо было от матери, из Осташева. На другом адрес был написан незнакомой рукой.

— Ну, я побегу, у меня чайник на керосинке, — сказала Женя и уже из сеней крикнула: — Приходи чай пить!

Валентина покосилась на конверт с незнакомым почерком, но все же сперва распечатала письмо матери.

Почти месяц Валентина не была дома, в Осташеве. И вот мать беспокоилась, спрашивала, не больна ли, сможет ли приехать в воскресенье. Мать, по-видимому, знала, что по воскресеньям после обеда школьникам предоставлялся отдых. «Приезжай хоть к вечеру, — писала она, — хоть на пару часов. Есть новости».

Какие новости? В такое время. Что-нибудь случилось? Но тогда мать позвонила бы по телефону в школу. Нет, несчастья быть не могло, но все же… Прежде мать писем не писала, обходилась без них: ведь от Рюховского до Осташева каких-нибудь двенадцать километров.

Второе письмо было от секретаря райкома Бормотова. Несколько строк от руки. Подпись, адрес на конверте и сам текст — почерк один и тот же. Это показалось странным: значит, первый секретарь сам написал и отправил письмо. Словно в райкоме нет секретарши, машинистки. И бумажка-то пустяковая:

«Уважаемая т. Горелова!

Прошу прибыть в райком в воскресенье к 4 часам дня для уточнения Ваших анкетных данных.

Бормотов».

Смутное беспокойство овладело Валентиной. На миг ей показалось, что письмо от матери и письмо секретаря имеют между собой какую-то связь. Но тотчас же она отогнала эту мысль.

«Ерунда какая! И не стоит ломать голову: послезавтра воскресенье, и все выяснится».

После ужина, в ожидании последних известий по радио, Валентина, не раздеваясь, легла на койку. Незаметно заснула. Разбудил ее гул моторов: фашистские самолеты опять летели к Москве. Гулом, пронизывающим, зудящим перезвоном было заполнено все вокруг. По окнам зачеркали бледные полосы далеких прожекторов. Позвякивали стекла, мелкой дрожью дрожали стены, койка. Чуть позже, когда Валентина разделась и забралась под одеяло, послышался гул других моторов. Уже на земле, совсем рядом. Это двигались посредине села, по шоссе, наши войска. Колонны автомашин, тягачи с пушками, повозки. Двигались, как и прошлую ночь, до рассвета. Навстречу врагу…

Подходя к зданию Осташевского райкома партии, Валентина взглянула на часы: восемь минут пятого.

Все-таки опоздала! Большую часть пути пришлось идти пешком. Только в лесу, перед Становищами, ее нагнала подвода и подвезла до Осташева. С полудня, не переставая, шел тихий, но спорый дождь.

У крыльца райкомовского здания Валентина вытерла о мокрую траву забрызганные грязью резиновые ботики, торопливо вошла в коридор. Здесь было пусто и тихо.

«Воскресенье ведь, может, никого и нет?» — подумала Валентина, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Больше всего она боялась, что секретарь райкома ждал ее и, не дождавшись, ушел. Тишину нарушил стрекот машинки в угловой комнате. Из приглушенного он сразу стал резким — распахнулась дверь, и из комнаты вышел Бормотов. Прежде чем Валентина успела что-нибудь сказать, он, улыбаясь, взял ее за локоть и повел в свой кабинет. Притворив дверь, включил свет, показал учительнице кресло и, только когда она села, заговорил:

— Здравствуйте! Как живете? Как добрались до Осташева?

— Здравствуйте, Александр Иванович!.. Машины попутной не оказалось, и дождь, — сказала Горелова, начав с причины своего опоздания.

Бормотов, однако, не обратил внимания на ее слова.