ты-то жив, а их нет и никогда не будет; страшное это дело — война, будь она трижды проклята.

В дверь постучали. Вошла Ирма и остановилась у переборки.

— Вы меня звали? — спросила одними губами.

— Да, присаживайтесь, пожалуйста. Давайте вместе кое-что обсудим.

Разведчица села на край диванчика, положив руки на колени.

— Мы идем на боевое задание. Вы были у командира бригады и знаете — это не только не легко, но и опасно. Действовать будем в районе порта Кайпилс, на самых оживленных коммуникациях противника. Нам приказано взять вас с собой, — Ольштынский усмехнулся, — благо девать все равно, простите, некуда. В том документе, который получили вы лично, есть другие предложения?

— Нет, все именно так, единственное дополнение — это указание в случае изменения обстоятельств действовать по обстановке, по известному только мне плану.

— Вы, надеюсь, извините нас, — вмешался замполит, — за то, что мы не сможем предоставить вам, как женщине, даже элементарных удобств.

— Я не рассчитывала на комфорт, — девушка строго посмотрела на Долматова, — я сожалею, что не смогла выполнить приказа и явилась пусть даже косвенной, но все же причиной гибели моряков.

— Не надо переживать, — лицо Ольштынского слегка побледнело, — не вы их убили, да и не за вас они погибли, матросы исполнили свой долг. Но не будем об этом. Мы хотели просто…

— Подожди, Леонид, подожди, — перебил его Долматов и положил ладонь на руку Ирмы, — сегодня прямо-таки какой-то покаянный день, у всех на душе чувство вины. Хватит. Мы вот что сделаем. Я сейчас обойду лодку, поговорю с людьми. Они знают не все, что известно нам, а отсутствие точной информации может вызвать нежелательные толки. Правильно? — он повернулся к командиру. — А вы здесь решите сами, что, как и почему. Я пошел.

Долматов поднялся, одернул китель и вышел, плотно прикрыв за собой тонкую фанерную дверь.

* * *

— Как это ни банально звучит, но я никогда не думал и даже не мог предположить, что мы встретимся именно так, — после небольшой паузы начал Ольштынский. — Да, именно при этих странных обстоятельствах. Надо же, ведь ты могла попасть на другую лодку, могли сбросить с парашютом. Нет, на тебе. Именно ты и именно ко мне. Фатум.

— Я тоже не предполагала и не знала, что все будет так. — Ирма достала сигарету и начала шарить в карманах, ища спички. — Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Можно закурить?

— На подводной лодке, внутри ее, не курят, извини меня, никогда и никто, — командир взял у нее сигарету и положил на стол. — Ты знаешь, что Игорь Соболь погиб, таранил катером эсминец?

— Да, знаю: кто-то из наших сообщил мне еще в сорок первом.

— Из ваших? Это из каких же? — Ольштынский усмехнулся.

— Из тех, с кем я училась и работала, товарищей по разведшколе.

Командир встал и нервно заходил взад и вперед по каюте. Потом остановился и, заложив руки за спину, посмотрел девушке прямо в глаза.

— Почему у нас все так получилось? А? Я до сих пор ничего не могу понять. Ты принесла мне много горя, и вот уже четыре года я пытаюсь осмыслить — за что?

— Тогда так было нужно, — Ирма помедлила и закончила почти шепотом, — вернее, я думала, что так нужно. Сама не знаю. Все как во сне.

— Но зачем же? Для чего?

— Я училась на курсах радисток. Мечтала о фронте. Это было моим самым сокровенным желанием. И вот один тип, к сожалению, он был тогда у нас большим начальником, заявил, что если я выйду замуж, то буду немедленно отчислена. Многое я не понимала. Я любила тебя. Но мне казалось, иначе нельзя, связав с тобой жизнь, я принесу тебе только несчастье. Ведь началась война и мое место…

— Что ты знаешь о своем месте? — перебил ее Ольштынский.

— Подожди. Мне было очень тяжело. Впрочем, почему было? С годами я поняла, что сделала страшную глупость. Непоправимую.

Девушка положила локти на стол и закрыла лицо руками.

— Вот и все, — повторила она.

Ольштынский почувствовал, словно с него свалилась какая-то большая тяжесть, которая давила и терзала душу с самого появления девушки на корабле. Он смотрел на сидящую перед ним Ирму, на ее узкие плечи, прижатые к лицу ладони, закрытые короткими волнами темных волос. Вся она казалась такой маленькой, беззащитной, крупинкой в песчаной буре. Перед ним снова была она, женщина, которую он любил. Его малышка Ирка. Он любил ее, пожалуй, больше, чем раньше. Было такое чувство, будто он неожиданно узнал, что некогда погибший, исчезнувший, навсегда родной и очень близкий человек воскрес, нашелся вновь. Он подошел к ней, присел рядом, обнял за плечи. Девушка оторвала ладони от мокрого от слез лица, прижалась к моряку и притихла. Ольштынский нежно погладил ее по вздрагивающей голове.

— Ну вот ты и снова со мной. Не знаю только, надолго ли?..

ГЛАВА 4

НА БОРТУ «ГЕРМАНА ГЕРИНГА»

Двое суток «Щ-17» маневрировала в заданном оперативном районе. На карту было нанесено три позиции, периодически меняя их, лодка создавала впечатление, что на коммуникациях действуют по крайней мере три лодки.

Вчера под вечер в первом квадрате торпедировали танкер противника, правда, судно не относилось к разряду крупнотоннажных, но груз его — горючее — в блокированном порту был необходим как воздух. После атаки, оторвавшись от преследования катеров и сторожевиков, «Щ-17» перешла в квадрат номер три и вот уже около четырех часов, притаившись, ждала, когда на горизонте появятся дымки кораблей.

Время от времени, поднимая перископ, командир видел большой порт, через который осажденные гитлеровцы получали технику, продовольствие и горючее из Штеттина и Ростока. Вход на внешний рейд был плотно затянут противолодочными бонами. Возле них, попыхивая дымом из длинной черной трубы, суетился маленький буксирчик. Город почти на две равные половины разделялся сравнительно широкой рекой, в устье которой он и был расположен. По обоим берегам виднелись шпили кирх, тонкие ажурные стрелы башенных кранов, белые и серые домики с островерхими красными черепичными крышами просвечивали сквозь зелень деревьев. Иногда лучи солнца пробивали редкие тучи, и тогда панорама всей гавани и города резко преображалась, линии обретали контрастность, серые тона как бы растворялись, уступая место более ярким и сочным. В такие минуты порт издали напоминал рождественскую цветную открытку, не хватало только какой-нибудь по-немецки сентиментальной надписи, исполненной золоченой готической вязью.

Экипаж лодки, кроме тех, кто непосредственно нес вахту у механизмов и приборов, отдыхал где придется. Кое-кто спал прямо