угодья, и доступность добычи повышает уровень их жизни. Больше щенков доживает до зрелости, что приводит к резкому росту волчьей популяции. Однако, когда волков на ограниченное количество кроликов становится больше, уровень жизни хищников начинает постепенно снижаться и достигает показателя, зафиксированного до начала похолодания, но популяция волков при этом остается большой. В долгосрочной перспективе доступ к новым ресурсам не дает волкам преимущества.

Мальтузианская гипотеза стоит на двух столпах. Первый столп – это факт, что увеличение количества ресурсов (сельскохозяйственных урожаев, уловов и добычи при охоте и собирательстве) приводит к выживанию большей доли потомства. Работу этого механизма обеспечивают биологическая, культурная и религиозная предрасположенность к воспроизводству и снижение детской смертности, связанное с улучшением питания. Вторым столпом служит понимание, что увеличение численности населения приводит к снижению уровня жизни при сохранении неизменного пространства обитания. Мальтус выделил два типа механизмов, регулирующих размер популяции в зависимости от доступности ресурсов: реальное препятствие – повышение смертности в обществах, которые переросли свою способность к производству продовольствия, за счет голода, болезней и войн и предупредительное препятствие – снижение рождаемости в периоды скудости ресурсов за счет откладывания брака и использования доступных методов контрацепции.

Действительно ли технический прогресс в доиндустриальную эпоху приводил к появлению более крупных, но не более богатых обществ, как утверждал Мальтус? Установить такую причинно-следственную связь довольно сложно, поскольку одно наличие положительной корреляции между уровнем технологического развития и размером популяции не говорит о влиянии технологий на популяцию. Вполне возможно, что верно обратное: технический прогресс может быть результатом роста численности населения, поскольку в доиндустриальную эпоху в более крупных обществах появлялось больше потенциальных изобретателей и возникал больший спрос на их изобретения, что стимулировало технологическое развитие. Кстати, вполне возможно, что взаимосвязь роста численности населения и уровня технологического развития также могла обусловливаться совсем иными факторами, такими как культурные и институциональные характеристики или климатические и природные условия. Следовательно, технический прогресс и рост численности населения могут быть связаны по причинам, которые не имеют отношения к описанному Мальтусом механизму.

К счастью, неолитическая революция дает нам удивительную возможность проверить теорию Мальтуса в деле. Как убедительно показывает Джаред Даймонд, регионы, где неолитическая революция произошла раньше, получили технологическую фору на тысячи лет вперед[38]. А значит, мы можем вычислить технологический уровень любого региона мира, опираясь на время, прошедшее с момента аграрной революции (или на количество одомашненных видов растений и животных) в этом регионе. Иначе говоря, вполне логично ожидать, что в каждый конкретный момент регионы, пережившие неолитическую революцию раньше, будут иметь более высокий технологический уровень. Таким образом, если при прочих равных такой регион оказывается больше или богаче, мы можем с уверенностью сказать, что причиной этого стал технологический прогресс.

Если пользоваться этой методикой, можно получить доказательства работы мальтузианского механизма в доиндустриальную эпоху. Так, в 1500 году более высокий технологический уровень, являющийся следствием более раннего старта неолитической революции, действительно приводил к повышению плотности населения, однако не приводил к росту дохода на душу населения (рис. 4)[39].

Рис. 4. Влияние технологического уровня на плотность населения и доход на душу населения в разных странах в 1500 г.

Графики, составленные для разных стран на 1500 г., показывают, что технологический уровень (определенный с учетом времени, прошедшего с момента неолитической революции) оказывал положительное влияние на плотность населения (вверху) и не оказывал влияния на доход на душу населения (внизу). Кружками обозначены отдельные регионы, принятые в их современных международных границах[40].

Более того, есть доказательства того, что плодородная почва также способствовала повышению плотности населения при сохранении прежнего уровня жизни. Таким образом, изучение прошлых эпох сквозь мальтузианскую призму показывает удивительно постоянную закономерность: технический прогресс и высокая производительность угодий приводили к увеличению популяций, не делая людей богаче, а это позволяет сделать вывод, что до промышленной революции уровень жизни людей по всему миру был примерно одинаков.

Неизбежный переход к сельскому хозяйству

Мальтузианский механизм помогает пролить свет на истоки важнейших событий человеческой истории, которые иначе могут вызывать недоумение. Одна из таких загадок заключается в том, что, судя по останкам людей, живших в обществах, переходящих к сельскому хозяйству, их здоровье и экономические условия жизни были хуже, чем в обществах их предков, которые тысячелетиями ранее занимались охотой и собирательством. Охотники и собиратели определенно жили дольше, питались лучше, работали меньше и страдали от меньшего количества инфекционных болезней[41]. Почему же тогда первые земледельцы и скотоводы отказались от относительно благодатной и явно лучшей жизни, которую сулили им охота и собирательство?

Как было сказано выше, когда доисторические люди вышли из Африки и поселились в новых экологических нишах, у них открылся доступ к множеству новых ресурсов и появилась возможность быстро размножаться, не ухудшая свой уровень жизни. Однако в конце концов, в соответствии с мальтузианской теорией, рост численности населения уравновесил количество ниш, и людям пришлось вступить в конкуренцию за ресурсы – диких зверей и растения для охоты и собирательства. Несмотря на совершенствование инструментов и техник, уровень их жизни постепенно вернулся к исходному. А в некоторых обществах из-за чрезмерного роста численности населения он опустился даже ниже, что едва не привело к социальному коллапсу.

Особенно остро это проявилось в таких регионах, как Океания и Америка, которые не были заселены древними людьми до прихода Homo sapiens и животные которых в ходе эволюции не адаптировались к человеческой способности к охоте. В этих регионах приход представителей Homo sapiens с продвинутым оружием привел к истреблению большей части крупных мамонтов, и вскоре человеческие племена стали конкурировать за стремительно иссякающие ресурсы.

Изолированные полинезийские племена, например поселившиеся на острове Пасхи в Тихом океане в начале XIII века, служат ярким и печальным примером такого упадка, произошедшего в результате быстрого роста численности популяции и истощения ресурсов[42]. Почти 400 лет население острова Пасхи стремительно увеличивалось благодаря изобилию растительности и богатству районов рыбного промысла. Полинезийцы построили на острове процветающую цивилизацию и выточили из камня впечатляющие статуи моаи, высота крупнейшей из которых достигает десяти метров. Однако с ростом численности населения давление на хрупкую экосистему усиливалось. К началу XVIII века на острове Пасхи не осталось ни птиц, ни лесов, и обитателям стало сложно строить и ремонтировать лодки для рыбной ловли. Возникшее в результате напряжение привело к учащению внутренних конфликтов и сокращению численности населения почти на 80 %[43]. Подобные экологические катастрофы случились также на островах Питкэрн в южной части Тихого океана, среди коренных американцев, населявших территории на юго-западе современных США, в цивилизации майя в Центральной Америке и среди скандинавских племен Гренландии, о чем Джаред Даймонд пишет в