думал в те последние минуты своей жизни, но представить себе его мысли страшно, очень страшно… Мне почему-то кажется, что в эти последние минуты жизни он разговаривал с самим Богом:

«Господи, почему ты допускаешь это?»

«Потому что так нужно».

«Кому нужно, Господи?»

«Людям нужно, чтобы поняли люди, то от веры отходить нельзя».

«А я причём, Господи?»

«А при том, что жил ты, Давид, вольготно, законы божьи презрел, молишься вот только сейчас…»

«Но ведь другие молились чаще, а их тоже уже нет! Это несправедливо, и я не хочу умирать такой ужасной смертью, сидя в бочке. Почему, Господи?»

«Потому что пути мои неисповедимы…»

Больше Давид ничего не говорил и ничего не слышал. Бочку оставили стоять на морозе прямо во дворе. Утром, когда Василий, оставшийся в живых по доброй воле Кимки, осторожно вышел посмотреть что и как, он увидел страшную картину: вода в бочке превратилась в кусок льда, и сквозь толщу льда на него смотрели открытые глаза Давида. Его голова была запрокинута, а в глазах стоял немой вопрос: «За что, Господи?»

Глава четвёртая

Возвращение

Всё рано или поздно заканчивается, закончилась и эта страшная война. Домой, в разгромленный Черняхов, наряду со всеми выжившими в боях и вернувшимися из эвакуации, вернулся и бедный сапожник Хаим с женой, и жена бывшего обкомовского работника. Сам обкомовский работник погиб, и это было его великим счастьем: ему не суждено было узнать, какого монстра он вырастил. Мать Кима прошла всю войну и вернулась в надежде хоть что-то узнать о своём сыне.

Приехал и сын Хаима, Йосиф, который окончил войну в звании майора. Именно Йосиф и узнал от местных жителей о зверствах Кима: к тому времени тот как сквозь землю провалился. И жители рассказали Йосифу, как погиб его брат Давид, и как были убиты все евреи городка Черняхов. О преступлениях своего сына сразу узнала и мать Кима. Она не могла пройти по улицам городка: соседи показывали на неё пальцем, горожане, узнав в этой женщине мать преступника, кричали ей в спину страшные слова. «Смотрите, люди добрые, мать фашиста идёт», – раздавалось у женщины за спиной. И она, вжимая голову в плечи, добегала до соседней лавки, чтобы купить себе немного еды, и почти бегом возвращалась домой. Ни заслуги перед отечеством, ни награды, присвоенные ей по праву, не спасли женщину от позора: разве спрячешься за наградами, когда у тебя сын вырос подонком и убийцей? Бедная женщина, прошедшая всю войну, не вынесла людского осуждения, собрала оставшиеся пожитки и уехала в неизвестном направлении… Больше ни о ней, ни о её муже, обкомовском работнике, который пал на поле боя, никто и никогда в Черняхове не вспоминал. Как будто их никогда и не было. Вспоминали только Кима, но того и след простыл.

Только Йосиф не сидел сложа руки – он искал. Он искал своего одноклассника, одногрупника, предателя Родины и убийцу двоюродного брата. Он рассылал письма во все инстанции, куда только мог, но всегда получал отрицательный ответ: Ким как будто бы сгинул.

И вот однажды, когда Йосиф сидел в редакции, в своём кабинете, к нему зашёл знакомый ещё с войны корреспондент. Йосиф в это время писал очередные запросы на Кима. Знакомый корреспондент, взяв в руки письмо, прочитал его, посмотрел на студенческую фотографию и задумался. Потом нахмурился и ещё раз вгляделся в лицо Кима.

– Что-то не так? – спросил Йосиф товарища.

И услышал Йося историю, от которой у него закружилась голова, застучало в висках и захотелось выбежать на улицу, чтобы вдохнуть хоть один глоток свежего воздуха.

Знакомый Йосифа рассказал ему, что, когда по делам поехал в Коми АССР, попал в тюрьму: он писал статью о предателях Родины. Там ему рассказали, что в этой самой тюрьме сидел заключённый по имени Ким. Сидел совсем недолго. Почему недолго? Потому что его убили зэки. Странно убили, не как всех, не ножом и не заточкой. Его посадили в огромную бочку и залили эту бочку до краёв водой. Утром в бочке был кусок льда, и чтобы вытащить тело, пришлось вырубать его топором, по кускам. Охранники, которые обнаружили страшную находку, рассказывали, что сквозь прозрачную толщу льда на них смотрели раскрытые глаза убитого полицая. Лицо было искажено такой страшной гримасой смерти, что, когда его оттуда вырубили, прикрыли валявшейся рядом с бочкой одеждой. Одежда, как вы понимаете, принадлежала Киму: он сидел в бочке абсолютно голый…

Так и закончилась эта страшная история про сына обкомовского работника и двух братьев. Можно догадываться, откуда заключённые узнали о бочке: скорее всего, от самого Кима. Или это была страшная случайность, ибо пути Господни неисповедимы…

История третья

Пока я есть, ты – человек!

Глава первая

Меламед Моисей и его жена Броха

Жили-были в городке Черняхов меламед Моисей Гринштейн и его жена Броха Гринштейн. Вы не знаете, кто такой меламед? Ничего страшного в том, что вы не знаете, нет. Это слово давно не употребляется в разговорной речи. Оно пришло к нам из того времени, когда в городках и местечках были старые добрые еврейские школы. А меламедами звали учителей еврейских школ. Так вот, меламед Моисей Гринштейн как раз и был учителем в еврейской школе, которая располагалась прямо у него в доме. Домик был небольшой, но места всегда хватало всем его ученикам.

Реб Моше, как звали его ученики, был очень праведным евреем и молился с утра до ночи. В перерывах между уроками он тоже молился. Его жена, Броха, тоже молилась и благодарила Всевышнего за те милости, которые он ей отпустил: за чудесного мужа, за родителей, за мир во всём мире и за простых людей. Все жители Черняхова любили эту замечательную во всех отношениях пару. Когда по вечерам Моисей и Броха шли по улице, все евреи, встречавшиеся им на пути, почтенно здоровались с парой: их дети посещали маленькую еврейскую школу Черняхова и обожали своего учителя. Его таки было за что обожать: за доброту, за знания и за сердце, умеющее любить. Многие дети евреев Черняхова прошли через руки меламеда: он и сейчас имел двадцать сорванцов. С ними, с этими мальчишками, день за днём, несмотря на погоду и прочие катаклизмы, обрушенные на городок, он неизменно изучал Книгу Книг – Тору – самую главную книгу еврейского народа со времён великого еврейского пророка и его тёзки Моисея.

В отличие от других учителей, меламед Моисей Гринштейн пальцем не трогал своих учеников, а если он подходил к ребятам, то только лишь для того, чтобы погладить их по голове или угостить коржиками, которые большими алюминиевыми тазами пекла его жена Броха. О! Вы никогда не пробовали эти