– А! По пряники, тать, наладил нюх свой!

– Не грешен…

– Стрельцы-ы! Ловите! Стрельцы-ы-ы!

Алешка метнулся по рядам, держа направление на Кремль.

– Держи-и! – неслось позади, но над сонными рядами это был безнадежный, одинокий крик: Москва спала.

Алешка выбежал на сам Пожар, свернул налево, к церкви Покрова, где в холодке сидел дед. Вскоре он увидел высокий раскат с пушкой и белую бороду Ждана Иваныча.

– Куда запропастился? Садись, я купил яди да водицы принес, пора трапезу учинить.

Старик говорил тихо: видимо, у Красного крыльца он потерял немало сил. Тут, у самой красивой церкви, их оставили Соковнин и Коровин, чтобы ждали, когда окончится на Москве послеобеденный сон. Старому кузнецу надо было больше других отдохнуть, но он крепился. Кругом спали. Спал купец, устроивший лавку под раскатом, на котором стояла огромная пушка – такая, каких ни Алешка, ни Ждан Иваныч еще не видели нигде. Тут же спали вповалку женщины, торговавшие, как успел заметить Алешка, кольцами, держа их во рту. На паперти спали нищие в ожидании вечерней службы.

– Деда, а что это за пушка?

– Ешь, окстясь! – Дед развернул холстину с огурцами и пирогами, потом покосился наверх, через плечо. – Ведать не ведаю, что за пушка, токмо литье знатное!

– То Ехидна есть! – раздался хриплый, будто непрокашлянный голос, и тотчас поползло в их сторону грязное трясущееся существо.

Человек подполз и сел по-татарски, подогнув ноги. Глаза его, бесцветные, слезящиеся, светили лихорадочным, простудным блеском. Руки, как от холода, мелко бились во рвани однорядки на коленях.

– Так пушку зовут? – спросил степенно Ждан Иваныч.

– Так, так! – осклабился беззубым ртом нищий. – А еще ести пушки, у тех свои имена: Ахиллес, Собака, Хвастуша, Соловей и… всяких имен! А меня Иваном звали!

– Как – звали? – Ждан Иваныч перестал жевать.

Мужик не ответил.

– А как эту церкву зовут? – спросил Алешка, точно угадав, что мужик этот знает многое.

– Храм Покрова. То место Василия Блаженного. Василий-то, мученик-то, дает царю отдарок – кусок мяса свежего, а тот возьми да сомутись. «Чего, – глаголет, – даешь мне мясо в пост?» А мученик-то ему: «Кто ест человечину по вся дни, тому не робко есть говядину в пост!» Ххха-ха-ха-ххх!..

Он еще мельче затрясся, зажмурил глаза, выдавив две светлые слезы, скатившиеся на спутанный войлок грязной бороды.

– А как ту башню зовут? – снова спросил Алешка.

– За мостом через ров? То святая кремлевская башня – Флора и Лавра! А за ней, от ворот, идет Спасская улица, там стояла раньше церква Спаса, а теперь токмо икона висит. Во-он висит над воротами!

– А чей там куполок золотит?

– Тот, что велик?

– Мал. Над самой стеной, над зубцами который.

– То церква в Вознесенском монастыре. Монастырь тот строила матушка Евдокия, жена Димитрия Донского. Как умер князь, так она и построила в его память да и сама постриглась и стала Евфросинья.

Ждан Иваныч с уважением смотрел на нищего.

– Изрядну отповедь ты даешь, а ровно бы и человек ты не столь пожитой, как я. Ешь с нами! Христос делиться велел, так не побрезгуй.

Он выбрал самый крупный огурец и протянул нищему. Тот принял подаяние холодно, как камень, и все смотрел с непонятной, прицеливающейся улыбкой на старого кузнеца. Потом неожиданно – Алешка не успел заметить этого движения – выхватил из-под лохмотьев нож, кинул его на колени Ждану Иванычу, а сам рванул на груди однорядку и захрипел:

– Дай вина и зарежь!

– Ангел-хранитель! Да нешто я кровоалчущ есть? Нешто я зверолют есть? – Ждан Иваныч отбросил к нищему его тусклый широкий нож на деревянной рукояти.

Нищий задрожал всем телом – так, как он дрожал, когда смеялся. Теперь он дрожал, плача.

– Нет у меня вина. Возьми, коли алчешь, денгу. – Старый кузнец торопливо полез за пазуху, нащупал там в калите медь и безошибочно вынул денгу.

– Спаси тя… – всхлипнул нищий и ткнулся губами в его руку.

– Стыдись! – старик отдернул руку. – Я те не владыка и не боярин, почто руку к устам дерешь?

Нищий подобрал нож, завалился на спину, перекатился по пыли, прополз немного, потом поднялся на ноги и ушел за раскат неверным, но радостным шагом.

– Пропащий… – вздохнул старый кузнец, обтирая оброненный нищим огурец.

От лавки у раската зашевелились. Раздался голос лавочного сидельца:

– Гнати было надобно. Этот Мачехин ныне – вот как пить дать! – до гуньки кабацкой[180]допьется. А какой печник был! Какие церкви возводил каменны, почитай, не хуже Баженки Огурцова! А ныне дщерь пропил! Слышь ай нет?

Ждан Иваныч не ответил.

Москва начинала понемногу отходить после обложного дневного засыпа. Стали покрикивать в торговых рядах: оттуда выскочила стая собак, но покупатель тянулся лениво. Впрочем, густого покупателя и не ждали в то время: пол-Москвы на загородных землях – на мирских покосах, в вотчинных, в поместных деревнях, готовят риги, амбары. Кончится покос – поспеет жнивье.

Ураганом налетел на лошади стряпчий Коровин. Накричал спросонья, нашумел, велел деду с внуком держаться за стремена и поехал прямо к воротам Флоровской башни. Хорошо, что недалеко, а то не донести бы старому кузнецу свой мешок с инструментом. Прошли через широкий мост надо рвом, что тянулся вдоль Кремлевской стены. На мосту лавчонки чистенькие – иконами да книжками торгуют длинноволосые чернецы, попадаются и мирские.

– «Повесть о Горе-Злочастии»! «Повесть о Горе-Злочастии»! – хрипел чернец.

Другой молча шагнул к Ждану Иванычу, схватил за рукав однорядки и, шагая за лошадью, засочил[181]на ухо:

– Купи «Стих о жизни патриарших певчих»! Купи!

Коровин хлестнул его плетью и снял шапку: лошадь приостановилась перед иконой Спаса над воротами башни. Слева и справа башни, под самой стеной, приютилось по маленькой деревянной церквушке.

– Отворяй! – закричал Коровин стрелецкому сотнику. – Отворяй! По веленью государя веду мастера часовой хитрости! Отворяй скорей! Мнишь, коли сотник, так я на тя управу не найду? Найду! Вот прибегут сейчас два дьяка – Прокофей Федорович да Алмаз Иванович – они те дадут трепку!

Сотник хоть и командовал сотней стрельцов, но угрозы испугался: чего доброго, навлечешь опалу – не быть головой, не командовать тысячей стрельцов… Подосадовал, что случился здесь в такую минуту, и, смягчая ошибку, сам отворил ворота башни.