Девушки со скуки заводят котят и младенчиков, военные — строевые песни и сторожевых псов.

Вот он и завёлся.

Потом уж в разросшемся лагере появилось много собак — и даже несколько коров, — но Гитлер так и оставался в любимчиках. Нёс свою нехитрую караульную службу, отсыпался да отъедался. Даже сам товарищ Рокоссовский не упускал случая потрепать ласковую зверюгу за ухо.

Коля давно простил глупого пса за сожранное сало («и разбитую жизнь», как непонятно добавлял товарищ Мясников), играл с ним и часто жалел, что сгоряча дал такую обидную кличку.

— Гитлер!

Нет ответа.

— Гитлер!

Нет ответа.

— Куда же он запропастился, этот пёс?.. Гитлер!

Нет ответа.

Майор Куравлёв спустил очки на кончик носа и осмотрел собачью конуру. Коля с интересом наблюдал за инспекцией: светомаскировку давно не соблюдали, в бледном перекрещенном свете двух фонарей на площадке было совсем светло.

— Бибиков и Федотов, — уверенно сказал Куравлёв, обошёл конуру кругом и повторил, на этот раз с мстительным удовлетворением, — Федотов и Бибиков. Цып-цып-цып.

— Красноармеец Бибиков по вашему приказанию явился, — сказал Бибиков.

— И Федотов, — сказал Федотов.

Коля мог бы поклясться, что секунду назад их тут не было. Возможно, их не было не только тут, но и вообще. «Возможно, — подумал Половинкин, их не существует, пока они не потребуются Куравлёву. А когда потребуются, он их раз — и материализует. В конце концов, товарищ майор — интендант, ему не сложно».

— Являются только святые, — сказал товарищ майор, — а вы не святые. Вы демоны.

Бибиков и Федотов молчали и моргали.

— Конуру вчера чинили? — спросил Куравлёв.

— Вы ж сами приказали, товарищ майор, — сказал Федотов.

— Чтоб Гитлеру не поддувало, — сказал Бибиков.

— Молодцы! — одобрил Куравлёв. — Так зачем же вы её наглухо заколотили, да ещё с псом внутри?

— Чтоб не поддувало… — обречённо сказал Бибиков.

— Вы ж сами… — подтвердил Федотов.

— Замуровали, понимаю. Молоц-цы! Вот теперь размуровывайте.

— Как размуровывать?

— Чем?

— Крестом живородящим, — сказал Куравлёв, покосившись на всё-таки ещё молодого Колю, — чем хотите, только быстро, в душу, быстро! Сил моих нет.

— Погодите, ребята, — сказал Половинкин, — дайте я хоть Гитлера достану. Там же дно отдельно.

Он поднатужился и приподнял капитально сколоченную будку за край крыши. В щель между стенкой и брошенным прямо на студёную землю деревянным поддоном просунулся влажный печальный нос, втянул осенний воздух, заскулил и пару раз быстро-быстро облизнулся.

— Цып-цып-цып, морда, — ласково сказал Коля, переворачивая конуру на бок, — сюда иди.

Парень и его пёс сидели на опушке, встречая рассвет.

«Мог ли я подумать, — подумал Половинкин, что с Гитлером буду хлебушком делиться? Таблетки эти инопланетные, конечно, питательные… но, во-первых, надоели хуже горькой редьки, во-вторых — из опилок же!» Он сунул под нос овчарке последнюю корку и натянул перчатку.

Перчатки были, прямо скажем, знатные — изнутри мягкие, а сверху кожаные. Коля снял их с одного немецкого мотоциклиста под Речицей, когда они с ребятами Окто ездили взрывать мост через Днепр. Или не ездили, а летали… кто их разберёт, эти спидеры. Хотя товарищ Рокоссовский говорит, что учёные в Москве разбираются. Было бы здорово: целая Красная Армия на спидерах — эх!..

В училище его, конечно, тактике глубоко не учили, но товарищ Рокоссовский объяснял, что в современной войне скорость гораздо важнее грубой силы. Потому что всякая там сила нуждается в снабжении, а быстрая умная сила всегда может грубой это снабжение перерезать.

У людей ведь всё так и устроено: обязательно подпитка нужна. Чтоб, например, была власть — надо, чтоб кто-то тебе подчинялся. Отними у какого-нибудь глупого царя или императора подданных — ну и кто он после этого? И наоборот: подданные без императора — уже и не подданные тоже, а вполне нормальные свободные люди.

Гитлер беспокойно заскулил и снова попытался встать.

— Да сядь ты, дурачок, — сказал Коля, нажимая псу на крестец ладонью, — ведь кормишь-кормишь… Вот война закончится — отвезу тебя к деду в Саратов: он бы-ыстро воспитает.

Гитлер неуверенно вильнул хвостом и сел на бревно. Воспитания ему явно не хотелось.

— Да ладно тебе, — утешающе сказал Коля, — ничего там такого страшного. Это же всегда так кого любят — к тем строже всего. Иначе не настоящая любовь. Настоящая — это которая тебя лучше делает.

Он посмотрел, как красиво рассыпается в утреннем воздухе облачко пара изо рта. Подумал, что любовь, например, в подпитке не нуждается. Даже если расстаёшься надолго-надолго — всё равно только сильнее любишь.

Коле хотелось верить в такую, прямо скажем, красивую мысль.

Он подумал о Юно, тут же чего-то испугался и осмотрелся по сторонам, но никто его мыслей не подслушивал. Тогда он ещё немного подумал о Юно.

О Юно почему-то не думалось. Точнее, думалось, но как-то тревожно.

Коля подумал, что, наверное, зря позволил девушке уйти вчера без него. Просто уж очень знатные байки травил товарищ Хитренко…

Гитлер поднял на него виноватые глаза и тонко заскулил.

— Ну что ты, дурачок — сказал Половинкин, оглаживая вздыбленный мех на загривке. Пёс извернулся всей своей доброй слюнявой мордой, деликатно, но твёрдо ухватил Колю зубами за перчатку и снова посмотрел прямо в глаза.

— Я понял, — сказал Половинкин, леденея под этим внимательным взглядом, — куда?

Парень и его пёс бежали по лесной тропинке навстречу рассвету, бежали довольно долго. За время своей партизанской эпопеи Коля привык ходить по лесу, сбросил молодой жирок и утратил юношескую мягкотелость. Случилось нечто скверное, но отменить случившееся он был не в силах, мог лишь попытаться исправить. Для этого надо было добежать туда, куда неровными скачками вёл его пёс Гитлер.

Нежные, печальные иголочки затянули жалобную песню.

— Заткнитесь, — просипел Коля.

Овчарка, поджимая хвост, на мгновение скрылась за толстым кленовым стволом, и тут же раздался тонкий, какой-то безнадёжный её взвизг. Коля привычно выхватил пистолет и мягко сошёл с тропы вправо. Проклиная скрипучий иней, перекатом преодолел последние метры и вылетел на поляну, готовый стрелять в движении.

Но стрелять было не в кого.

Он восьмёркой, быстрым движением ствола обвёл противоположный край леса, затем позволил себе перевести взгляд на пару, застывшую посреди поляны.

Сиреневая докторша с щупальцами из головы — товарищ Гесура — сперва отшатнулась от выкатившейся из-под кустов фигуры, но тут же снова подхватила под руку своего маленького жалкого друга-механика. Родианец от внезапного рывка застонал и затряс зелёной чалмой, криво насаженной на его длинную голову.