— Не надо, — сказал Флакк. — Это же иллюзия. Они не шипят… Да и пол совершенно гладкий…

Марк судорожно сглотнул.

— Глупая шутка. В стиле Суллы.

— Дорогие гости, я в таблине, — раздался насмешливый голос под потолком. — Это прямо. Дверь с черепом.

Хозяин называл свой кабинет на римский манер. Кое-кто из обитателей Лация отказывался изучать всеобщий и предпочитал говорить на латыни, языком отгораживаясь от остального мира. Есть китежане, которые признают только русский, на Колеснице «Дети мадам де Сталь » говорят исключительно по-французски. Одна Нерония болтает только на всеобщем, хотя имеет свою реконструкцию.

Корвин и Флакк обогнули неглубокий бассейн со светящейся водой: на дне можно было различить тело прекрасной женщины. Совершенные черты лица, открытые голубые глаза. Волос на голове не было — гладко выбритый череп облепили мелкие пузырьки воздуха.

— Зачем все это? — спросил Марк. — Сулла нормален?

— Вполне. Видимо, ему скучно.

Хозяин не удосужился подняться гостям навстречу. Он возлежал за застланном тигриными шкурами ложе, подперев тонким запястьем голову. На одноногом столике в вазе пестрели грозди винограда: одни — почти черные, тронутые седым налетом, другие — янтарно-прозрачные, просвечивающие насквозь, готовые брызнуть липким соком, третьи — едко-зеленые, бусинно-мелкие, тесно лепящиеся друг к другу.

— Корвин… Почему-то я смертельно не хочу тебя видеть. С чего бы это? — проговорил хозяин, протягивая руку к вазе и перебирая ягоды, однако так ни одной и не отщипнув.

Его узкое лицо с тонким носом не имело возраста. Гладкая кожа двадцатилетнего юноши, по-стариковски презрительно сложенные губы, упрямый подбородок сорокалетнего мужчины. Высокий лоб мыслителя и зеленые кошачьи глаза. Даже зрачки у него были вертикальными — такую операцию мог сделать себе любой оригинал за пару кредитов, но подобным занимались в основном подростки-плебеи. Волосы, темные и слегка вьющиеся, Сулла носил куда длиннее, чем положено римлянину.

— Так с чем ты пожаловал, Корвин? — Он все же оторвал одну янтарную ягоду и положил в рот. Но жевать не спешил, катал, будто камешек, по губам, испытывая: лопнет? Нет?

— Допросить тебя. — Развязный тон хозяина делал нелепым почтительное «вы» в разговоре. Марк, не дождавшись приглашения, сам пододвинул стул и сел. Флакк остался стоять у стены, памятуя о том, что должен охранять префекта.

— Разве я что-то совершал недозволенное? — пожал плечами хозяин. — Сколько себя помню, лежу здесь… бездельничаю. Старательно совершаю «ничто». Созерцаю. Вспоминаю. Мне есть что вспомнить.

— О воспоминаниях и речь.

— А… — понимающе кивнул хозяин и едва не выронил ягоду изо рта. Слюна потекла на тончайшую ткань туники. Сулла рассмеялся. — Все понял. Ты хочешь допросить мертвеца. Кого? Папашу? Деда? Прадеда? Дед был педофилом. Прадед — насильником. Видишь, какой большой выбор. Так о чем пойдет речь? О дедушке или о более дальнем родственнике? Они много чего натворили в своей жизни, мои родственнички. Так много, что меня тошнит, когда я вспоминаю их проделки. Их мерзкие уловки, их похоть и подлость… Я все это испытал, лежа в своем таблине, ничего не совершая, натворил такого, что решил для себя: хватит! Никто больше не будет помнить то что помню я. Мой род умрет вместе со мной. Ах да, еще я забыл пра-пра-прадедушку. Военный преступник. Убивал все, что шевелится, а потом насиловал мертвых. Но его сенат помиловал. Или это дело вновь открыли?

— Речь идет о твоем отце.

— Отец? Он был почти праведник по сравнению с прочими. Хотел исправиться и исправить дела отцов. Исправить прошлое. Нам всем постоянно этого хочется. Но память ему мешала.

— Не будем терять времени на пустые разговоры, — оборвал хозяина Корвин.

— Не будем, — согласился хозяин. — Впрочем, я его теряю с утра до вечера. Трачу и трачу… а оно, время, не кончается.

— Твой отец! — вновь перебил Корвин. — Изобретал эликсир забвения. Хотел придать генетической памяти патриция избирательность, надеясь с помощью капель вытравить ненужные воспоминания… Так?

— Ну да… твой отец допрашивал моего. И я, и ты это помним, зачем же переживать неприятные минуты заново, уже в реальности?

— Препарат был создан, — продолжал Корвин. — Но избирательности в нем не было никакой. Он уничтожал память полностью. И генетическую, и самую обычную. Полная необратимая амнезия. Твой отец не рискнул испытать отраву на себе, эликсир выпил его старший сын… твой брат. Фавст.

— Что значит счастливец. Это имя придумал диктатор Сулла для своего сынишки. Тот Фавст был не большим удачником, как и мой несчастный братишка. Папаша угостил нового Фавста своим пойлом. Парень трое суток пролежал в бреду и очнулся плебеем. Именно поэтому я появился на свет. Но хочу напомнить, что это исключительная прерогатива главы семейства — наделить своего ребенка генетической памятью или лишить оной. Так что формально отец не совершал преступления.

— Лишить памяти можно только до рождения… — напомнил Корвин. — По закону — патриций должен принять решение до появления ребенка. После того как наследник получил генетическую память, ее уничтожение — преступление.

— Ах да, я и забыл… Корвины прекрасно знают законы! Зато каждый Корнелий Сулла их нарушает!

Марк сделал вид, что не заметил издевки в интонациях собеседника.

— Кто, кроме тебя, мог знать формулу эликсира?

— Так все-таки допрос?

— Именно.

— Почему бы тебе не предположить, что формулу изобрели заново? Или ты отказываешь плебеям в сообразительности? — похоже, Сулле доставляло особое удовольствие постоянно язвить.

— Я ни в чем никому не отказываю. Просто считаю, что куда проще украсть изобретение, нежели корпеть над ним полжизни.

— Фи, сколько пренебрежения к человеческой натуре! Ты тоже относишься к плебеям с презрением. И с пренебрежением. Признайся, Корвин, приятно смотреть на других свысока лишь потому, что ты родился аристократом.

— Нет.

— Что — нет? — Сулла склонил голову набок. — . Нет пренебрежения или презрения? Чего нет?

— Нет предубеждения. Плебеи могут быть сообразительны, умны и смелы. Точно так же, как могут быть подлы и трусливы. Как и патриции.

— А может быть, они лучше нас? Они свободны в своем выборе. Прошлое не отягчает их ум, любой жизненный путь для них открыт. Вот я, к примеру, мог бы стать лишь…

— Физиком или химиком, — подсказал Корвин, — Твои предки одинаково прославились на этом поприще.

— Но и то и другое занятие мне кажется одинаково скучным. Я был лишен удовольствия постигать и открывать. Стоило мне начать вникать в какой-то вопрос, как тут же следовала подсказка. Наука опротивела мне прежде, чем я добрался до неисследованной области.