Ортюха, потешаясь этой забавной проделкой мужика, засмеялся:

— Во-о, правду говорят — пусти грешника в рай по его мольбам, так он и всех своих кабацких сотрапезников захочет с собой привести, чтоб и в раю не скучно было! Только видим здесь не великого грешника, а мужика, который на себе в казаки козу тащит! Придется за ватажниками еще струги посылать, все не уместились.

И он оказался прав — казакам дважды пришлось ходить на другой берег, пока последний из мужиков не был перевезен. В стане сразу стало шумно, шестеро подростков семи-десяти лет оказались около Ортюхи, который из-за высокого роста принужден был то и дело сгибаться чуть ли не пополам, что-то смешное говорил ребятишкам, а те тянулись к его длинной сабле, к кинжалу в серебряных ножнах, просили проверить на веточке, остро ли лезвие.

— Вот и перевезли мы твою орду, Емельян, — улыбнулся Матвей, с довольным видом потирая руки. — Сколь душ в твоей ватаге?

Емельян успокоенным взором оглядывал просторную поляну, своих ватажников, которые присели к казацким кострам, где в котлах повторно стали варить мясную лапшу или уху с пшеном из свежей рыбы, прикинул про себя в уме, ответил неспешно:

— Мужиков, годных к ратной службе, сорок шесть душ, три старика, восемь баб и девок, да полтора десятка ребятишек, трое из которых вовсе на руках. Вот и весь мой народец, атаман.

— Еще одну душу забыл, — смеясь, поправил ватажника Ортюха и на удивленный его взгляд добавил: — Козу, которую старик вона к дереву привязывает, чтобы в лес не убежала волков нещадно драть!

Огромный Емельян Первой хохотнул, покачал головой и пояснил:

— Это дед Кондратий, о котором я уже однажды сказывал вам. Козу для грудных внучат держит. От самой Калуги на веревке тянет за собой, столь упористая рогатая тварь объявилась. Когда его баба Лукерья ведет ее за собой, бежит смирно рядышком, будто домашняя собачонка. А деда Кондратия невзлюбила всем своим нутром, норовит рогами поддать пониже спины и всеми четырьмя копытами словно в землю врастает, ежели ему бабкой велено ее тащить.

— Вот что, Тимоха, — обратился Матвей к есаулу, — собери все доски, что у нас на сходни припасены и для починки стругов на случай какой поломки. Надобно расширить оба челна, которые у Емельяна, и оба — у Сильвестра, будут малыми стругами. А еще два надобно срочно сделать. Выше по реке, видишь, добрый лес стоит. Выберите два-три подходящих дерева липы, валите, готовьте струговые колоды. Вам в подмогу Емельян даст десятка два крепких мужиков с топорами. Надобно управиться дня в три, не более. Колоды валите длиной шагов в двадцать, потолще, чтобы можно было разместить всех ватажников. Ну а с десяток-другой сядут на казацкие струги. Иди, Тимоха, время дорого, придется и затемно топорами работать.

Вопреки ожиданию атамана постройка стругов заняла вдвое больше времени — срубленные липы оказались толстыми, ветвистыми. На изготовление колод и вытесывание досок для сооружения боковых опалубок пришлось затратить много сил, зато через неделю из укромного места на волжскую стремнину вышло четырнадцать стругов. Казаки подняли паруса и при несильном, но устойчивом попутном ветре пошли вниз по Волге. Плыли днем, никого не опасаясь, к вечеру приставали к правому берегу, сносили артельные котлы, вместе с недавними ватажниками готовили ужин, причем Матвей повелел старцу Еремею выдавать и новым товарищам из общих запасов довольное количество лапши или крупы.

— Хоть за съестной да ратный припас поклон земной московским боярам, — приговаривал старец Еремей, отмеривая большой миской пшено для ухи со свежей рыбой. — Дадено довольно всего, так что можно и в Сибирь отправляться с новым походом!

В одну из ночевок уже у начала Жигулевских гор, когда казаки начали раскладывать упревшую овсяную кашу по мискам, караульный казак во тьме сгустившихся сумерек неожиданно подал резкий голос:

— Кто такие? Стоять, а то пальну из пищали!

Ближние к тому месту казаки Ивана Камышника вмиг отставили миски, взяли в руки готовые к стрельбе пищали и залегли, кто за камнем, кто за срубленным для дров деревом, а есаул с пищалью в руках направился в сторону караульного. Подходя, окликнул:

— Афоня, кто там объявился во тьме? Может, медведь или коза дикая на огонь набрела?

Караульный взволнованным голосом в ответ прокричал, что к стану подошли какие-то люди, во тьме не разобрать, но по его окрику послушно остановились и ждут атамана.

— Кто такие? — зычно спросил Иван Камышник. — Подойди один, кто за старшого! — и к караульному повернулся с наказом: — Беги живо к атаману Матвею, упреди, что какие-то гости к кострам нашим пожаловали. Я покуда их здесь попридержу.

— Бегу, есаул Иван.

Мещеряк с дюжиной казаков Ортюхи Болдырева и без того спешил к означенному месту, догадываясь, что еще какая-то ватага беглых мужиков или промысловиков-рыбарей приметила казачий стан и подошла либо пристать к ним, либо просить помощи припасами или оружием.

— Атаман, вот вожак ватаги. Сказывает, что промышляли рыбной ловлей, изредка ходили на левый берег Волги, подстерегали ногайские гурты, угоняли коней или овец, да в недавнем набеге случилась поруха, едва не половина ватаги полегла от большого отряда кочевников. Теперь, сказывает сей Томилка Адамов, они в бедствии, не ведают, что им делать и как жить.

Иван Камышник, высказав все это, подвел Матвея к вожаку беглых. Перед атаманом стоял мужик лет сорока, чернобородый, смуглолицый и с черными круглыми глазами. Когда заговорил, то обозначилась дыра в верхнем ряду зубов под отвислыми черными усами. Говорил с присвистыванием, будто змеелов, выманивающий ползучую тварь из-под гнилого корня или старого пня.

— Правду молвил твой есаул, атаман. Беда грянула на ватагу, товарищей потеряли, в малой силе в здешних горах не прожить. Земно кланяемся тебе, атаман, прими в казачью станицу.

— Что за люди у тебя, Томилка? Кто да откуда сошлись в Жигулевские горы?

— Сам я и со мною шестеро товарищей из горько памятного порушенного царем Иваном города Твери. Когда царские опричники обступили город и учинили там скорый и неправедный суд, невесть кого и за что убивали сотнями ежедневно, бежали мы, человек с двадцать из тамошнего стрелецкого полка. Долго бродили по Руси, укрываясь от сыска, пока не оказались в здешних нехоженных горах. Тут к нам иные беглые пристали, сообща расчистили небольшое поле для овощей, хлеб брали силой у съезжих купцов, ходили за Волгу, коней у ногайцев угоняли, опосля перегоняли их в новый город Алатырь, меняли на хлеб, крупы да одежонку. А теперь обезлюдели. Малым числом не прожить. С вами хотели бы дальше счастья пытать альбо горе мыкать, то как господь распорядится нашими душами. Примете?

— Добро, Томилка! — Матвей Мещеряк был искренне рад, что его малочисленный казацкий отряд пополнится новыми неробкими мужиками, а иные из них и в стрельцах успели послужить! А что вооружены дубьем да вилами — не беда, у него в стругах в избытке ратного оружия, на всех хватит. — Добро и то, что ратное дело тебе и твоим ватажникам хорошо ведомо. О тяжкой доле Твери наслышан, жаль людишек, безвинно погибли от царской неправедной злобы. За такие грехи Господь, должно, и его покарал, да и род его весь безумством наделил. Сказывали на Москве, что не только царь Федор умом дитю подобен. Да я и сам это хорошо видел. И малец Дмитрий к падучей болезни склонен! Ох, господи, неужто не дашь бедной Руси доброго, человеколюбивого и разумного царя?! Ну да ладно, то дело господне, а нам под этим царем жить, с его боярами бодаться при случае. Скажи, сколько ватажников теперь у тебя? Все ли в добром здравии? Подай им знак, чтобы выходили из леса да шли к кострам. У нас как раз вечерняя каша упрела, вместе поужинаем, обзнакомимся.